Повесть о победах московского государства - страница 12

В “Писании…” образ прославленного полководца создается именно в плачах русских соратников князя, шведа Делагарди и народа. В “Повести…” идеализированная характеристика Скопина, многократно приводимая по разным поводам, вобрала в себя еще до рассказа о его кончине все детали портрета князя; в плачах же, где эта характеристика повторяется, ничего существенно нового не добавляется к сказанному раньше.

Заметные отличия в “Повести…” имеют плачи и сами по себе. В “Повести…” их больше (в ней нет имеющихся в “Писании…” плачей русских соратников князя и Делагарди, вместо них введены плачи Василия Шуйского, иноземцев и народа, но плачи матери и жены Скопина сохранены), они пространны и многословны, в “Писании…” же выглядят как краткие реплики. Плачи в “Повести…” лиричнее, чем в “Писании…”, для них характерно большее разнообразие выразительных средств.

Все плачи в “Повести…”, за исключением причитаний Василия Шуйского, содержат обширную эпическую часть, в которой рассказывается о подвигах князя; в “Писании…” этой особенностью отличается только плач соратников.

В отличие от плачей в “Писании…”, в которых явственно ощущается фольклорное влияние, плачи в “Повести…” имеют книжный характер, в особенности плач Василия Шуйского, оставляющий, несмотря на форму и все стилистические признаки плача-причети, впечатление совершенно искусственного образования и нисколько не убеждающий читателя в искренности горя царя.

Появление этого плача в “Повести…” вызвано идейными установками автора. Он до конца остается последовательным в стремлении идеализировать Василия Шуйского. Мудрый государь не может не понимать, какую потерю понесла его страна” и поступает должным образом. В “Писании…” о безутешном горе царя сообщается от автора, в “Повести…” же Шуйский произносит проникновенный монолог. Кроме того, автор стремится, вероятно, опровергнуть широко распространившиеся в народе слухи о подозрительном отношении царя к своему племяннику как к опасному сопернику [24] и о том, что царь был виновником смерти Скопина. Поэтому он подчеркивает особую близость князя к царю. Явившись “на двор” Скопина, царь, как и в “Писании…”, плачет, “видев любимаго своего друга умерщвлена”. И, чтобы совсем устранить всякие сомнения, автор продолжает: “…и о смерти его сам государь тайно размышляще…” (л. 35).

Плачи матери и жены, написанные в традициях вдовьих плачей из княжеских житий, более лиричны и правдивы, хотя и здесь для выражения безутешности, отчаяния автор пользуется почти исключительно книжными стилистическими средствами. Однако делает он это осторожно и умело. Так, он избегает церковной фразеологии, допустив только в плаче матери единственный церковно-риторический оборот: “Кая ли душа, не убойся бога, сотворшаго тя…оболстиша тя…” (л. 33 об.).

Плач матери Скопина, сохраняя форму причети и многие стилистические средства предшествующих женских плачей, [25] в то же время имеет свои особенности. Как и в плаче царя, оплакивание “единочадаго и любезнаго сына” имеет вид повторяющегося вопроса об убийцах князя с одповременным изложением всех достоинств и заслуг Скопина. Мать не может понять причины, по которой погиб ее единственный сын, “столп и подпор” ее “старости”, и не может представить себе, “кий злый человек” и “коим злым лукавством” погубил его. Автор выбрал такую форму, видимо, потому, что хотел подчеркнуть насильственный характер смерти Скопина. На это он указывает и более явно - княгиня Елена Петровна начинает причитать, “…видящи злую смерть его от злых ненавистников…” (л. 32 об.).

Еще более, чем плач матери, выразителен и насыщен лиризмом плач молодой вдовы. И в нем есть особенности, выделяющие плач княгини Александры Васильевны из ряда повторяющих друг друга в древнерусской литературе вдовьих плачей, начало которому положил плач жены князя Дмитрия Донского Евдокии. [26]

Создавая этот плач, автор широко использовал хорошо известный ему литературный материал, взяв из него то, что, по его мнению, более всего подходило для плача жены Скопина. В нем есть традиционное заявление о желании умереть вместе с мужем, указание на его славу и известность и т. д., но нет, например, обычной просьбы к умершему обратиться к богу, чтобы он быстрее соединил их вновь. В то же время многие структурные элементы вдовьих плачей в “Повести…” творчески переработаны. Так, сожаление о слишком ранней смерти мужа присутствует во всех известных вдовьих плачах, но всегда в большей или меньшей степени носит условный характер.