Повести и рассказы писателей ГДР. Том II - страница 22
Нелегко мне было на этот раз, да и позднее тоже, найти верный ответ, правильно выразить то, что необходимо был о сказать. Язык моего детства и моей юности был грубым и фальшивым, а язык, усвоенный мною позднее, слишком абстрактным, лишенным индивидуальности, бесцветным, я не мог говорить с ней этим языком. Я чувствовал все, что нужно было сказать, но средства для выражения этих чувств были убогими. Мне представлялось, будто я живописец, который хотел бы изобразить пеструю праздничную суету, но располагает только черной и белой краской.
Труднее всего мне пришлось именно в тот первый раз, когда она обратилась ко мне с вопросом, а вокруг нас сновала орава ребятишек. Я рассказал ей свою жизнь, исключавшую иной выбор, кроме сделанного мной. Рассказал об отце, о нелегальных собраниях в нашей квартире и как ее разгромило гестапо, о гибели моих родителей в концлагере, о войне и о том, чему я научился за годы плена. Я говорил много, вероятно слишком много, для первой беседы. Мы остались одни на лестнице, в коридорах было пусто и тихо. Когда же мы спустились вниз — я совсем позабыл о предстоящем мне важном разговоре, — она внезапно простилась со мной, так же внезапно, как и начала нашу беседу.
Она опять удивила меня, и я даже чуть подосадовал, что на мои слова не последовало реакции. Теперь, ждал я, она начнет говорить о себе, объяснит, почему обратилась ко мне с таким вопросом. Но Эва ушла и только много времени спустя после того, как я неоднократно пытался вернуться к нашему первому разговору, задала вопрос, которого я ждал:
— Коллега Рандольф, вы разъяснили мне причины, побудившие вас принять определенное решение. Но не у всех же они были. Кое-кто и в этом государстве пострадал. Мой отец покончил с собой, лишенный своего завода, он перестал видеть смысл в жизни. А мать ненавидит это государство. Какие же есть основания у таких людей, как я, встать на его сторону?
Случилось это однажды после затянувшегося родительского собрания, мне удалось пройти часть дороги с ней вдвоем. Меня уже беспокоило, что она ни разу не искала повода продолжить наш первый разговор. Но теперь, когда она задала так четко сформулированный вопрос, я понял, что она долго размышляла о сказанном. И этот вопрос она задала так же искренне, как первый, и, хотя никогда больше она не высказывала его, он всегда оставался средоточием наших бесед.
Говорить с Эвой было занятно. Ее манера спрашивать и слушать была мне внове. Многое, что казалось мне простым и само собой разумеющимся, было для нее сложным. Она заставляла меня все заново продумать и заново формулировать свои ответы. В тот вечер, когда мы с Эвой сидели в кафе, я сказал, что, на мой взгляд, она чересчур драматично смотрит на вещи.
— Вы работаете для нашего государства, фрейлейн Бреест, и работаете хорошо. Наше государство не есть некая парящая над нами абстракция, государство — это трудящиеся. И вы — частица его.
— Вы уклоняетесь от ответа, — возразила Эва. — Люди, о которых я говорила, выросли и получили образование здесь, и их долг и обязанность трудиться именно здесь. Но какова их внутренняя позиция — вот в чем вопрос. Их тянут в разные стороны, они разрываются между двумя точками зрения. Вы же знаете это, коллега Рандольф, по нашим школьникам, в семьях которых царят реакционные взгляды. Ведь это же так. Какие у них основания для разрыва с любимыми родителями?
— Детям по пути с теми, за кем будущее, — сказал я. — Иначе говоря, держать нос по ветру и переходить на сторону победителя?
— Не только будущее, право тоже принадлежит другой стороне.
— А родители, лишенные своего состояния, называют это бесправием.
Разговаривать с Эвой было трудно, но необходимо. Впрочем, нам и разговаривать-то случалось редко. Многое, что она усвоила в студенческие годы, мне приходилось растолковывать с новых позиций. Я гордился тем, что мне это удается, я чувствовал — она видит во мне не учителя, разъясняющего ей неясные идеологические вопросы, а человека, готового прийти ей на помощь. Я рассказывал о моих успехах Иоганне, моей невесте, которая относилась с большим участием к Эве.