Повести - страница 7
В зале не было ни одного свободного места, а прямо посреди действия иногда раздавались аплодисменты и взрывы смеха.
В антракте все прогуливались в просторном фойе, большая часть публики была в вечерних туалетах: у мужчин белые воротнички и неизменные черные бабочки, у женщин нарядные прически, словно в этот вечер они, как всегда, были в парадном виде и в наилучшем настроении.
Только его спутница в своем будничном, чуть ли не школьном платьице, с наспех причесанными короткими волосами выглядела на этом фоне несколько бедно и скромно.
Он осторожно рассматривал ее. Она казалась спокойной, уверенной в себе, ему нравился гордый выпуклый лоб, живые блестящие глаза, правильные тонкие черты небольшого лица. Восхищала манера держаться — как подобает искушенному гиду, иногда, правда, чересчур профессионально сдержанная, но, к счастью, поминутно приходившая в противоречие с молодой пылкостью.
Он старался быть внимательным, давал понять, как рад, что она рядом с ним. Повел ее в буфет, предложил выпить чашечку кофе, они сели за низкий столик и, оказавшись друг против друга, невольно оба заулыбались.
Нащупав в кармане сложенный листок, он рассеянно повертел его и наконец припомнил:
— Вы подписались весьма загадочно… Что означает это ваше «А.»?
Она сразу догадалась, о чем речь, лукаво усмехнулась и, как бы извиняясь, ответила:
— Это я по привычке… Меня зовут А́нико.
— Странное имя! По-чешски, наверное, Анна? Или Анежка… Или Андела?
— Да нет, — засмеялась она. — Наверно, скорее всего Анна. Но Анико — это просто Анико…
Антракт был короткий, по крайней мере им так показалось.
Сидели они на балконе и следили сверху за цветными конусами света, в которых двигались по сцене актеры. Когда содержание оперы было недостаточно понятно, Анико шепотом объясняла. Но, разумеется, когда это было на самом деле необходимо. И в густом полумраке зала он встречал взгляд сияющих глаз, наклонялся и слушал, что она шептала, и сияние глаз обжигало его, ведь она была так близко…
Между тем на залитой красным светом сцене, словно в отблеске зарева, Янош Хари беззаботно распевал о том, какой прекрасной может стать жизнь, если только человек сам того захочет, сколько всюду веселья и забав, сколько радости и любви. Янош Хари смеялся и веселился, пел и танцевал, высоко подпрыгивая, его мягкие сапожки мелькали по сцене. Своим настроением он заразил и зрительный зал, все смеялись вместе с ним, восторженно аплодировали и, будь возможность, наверное, танцевали бы вместе с ним, а может, и запели бы… Наконец его бодрый, сильный голос отзвучал, взлетел под самый купол и рассеялся там. Оркестранты внизу уже складывали свои инструменты, сцену медленно закрывал золотисто-желтый занавес, зажглись огни. Но зрители продолжали бушевать. Янош Хари в форме простого солдата низко кланялся перед опущенным занавесом.
— Я вам очень признателен, — несколько сдержанно поблагодарил Бендл, когда после окончания спектакля они вышли из театра. — Действительно было чудесно.
— Да? — отозвалась Анико. — А я-то боялась, что вам не понравится.
— Странного вы были обо мне мнения…
— Я вас совсем не знала.
— А теперь знаете?
— Немножко знаю.
— Мне так неловко, я отнял у вас массу времени, — продолжал он. — Собственно говоря, сегодня весь день и весь вечер вы посвятили мне.
— Ну что вы, ничего особенного. Я очень рада, что вы довольны.
— Но ведь у вас свои интересы… свои знакомые…
— Конечно. Только это вовсе не значит, что я не могу пойти в театр.
— Вы бы наверняка нашли и более приятные развлечения…
— Это не развлечение, это работа.
— Ах, вот оно что, — сказал Бендл.
Какое-то время они шли молча.
На улице было все так же оживленно, как и до начала спектакля. Только неона, казалось, стало больше: вывески и указатели светили отовсюду и лезли прямо в глаза.
— Здесь вы перейдете улицу, а направо, совсем рядом, ваша гостиница, — вдруг остановившись, сказала она и подала ему руку. — А мне на трамвай.
— Я подожду вместе с вами.
— Зачем, не стоит…
— Мне все равно некуда спешить.
Напротив, на другой стороне улицы, светились широкие окна большого кафе, оттуда доносилась приглушенная музыка, видны были посетители у стойки бара. Временами музыка вырывалась из дверей и тут же тонула в уличном шуме.