Повествования разных времен - страница 9
Дим Димыч, старший агроном того приютившего их с матерью совхоза, рассказывал об отце. Они вместе служили, в первое же лето войны отца убило, а вскоре после того Дим Димычу оторвало левую кисть. Выйдя из госпиталя, он разыскал семью своего погибшего однополчанина, пристроил жить и работать здесь, в совхозе. Подарил Саньке свою старую гимнастерку и сапоги. Санька любил военную одежду — в ней он сам себе казался мужественным, сильным. До войны он, правда, был сильнее, сейчас от недоедания отощал, ощущал себя хиляком, меньше верил в себя. Рукава дареной гимнастерки приходилось подворачивать, а носки сапог задирались, как у клоуна. Раньше Саньку все это не смущало, но с тех пор как Галя Климова однажды, непонятно зачем, подмигнула ему…
— Не шпать! Вштавай, подымайша, рабочий народ!
Это дед. И начинается еще один день. Такой же нескончаемый, как вчерашний и завтрашний. Как сама война…
Сегодня будут разбрасывать суперфосфат. Дед выдает каждому по ведру, показывает кучки сероватого порошка. Кто свою разбросает — пой, гуляй.
— Шоревнование! — провозглашает дед.
Саньке, конечно, достается самая дальняя и самая большая куча, похожая на лилипутский Казбек (представление об этой уникальной горе Кавказа основывалось лишь на известной картинке папиросной коробки). Да с такой горой белесого удобрения и до ночи не управиться!..
Руки немеют от тяжелого ведра, суперфосфат щиплет потные ладони. Пробегает мимо Ставцев с полным ведром, скалит белые зубы. Чего он такой довольный?
Следом за ними движутся женщины с сапками и окучивают картошку, смешивая заодно с землей разбросанный суперфосфат. Они поют молодецкую, не женскую песню:
В строгом порядке стоят коренастые яблони. Ровными рядами выстроились меж по-праздничному белых стволов кусты картошки. Боевой цепью наступают женщины. Лихо надвинуты на лоб косынки, дружно взлетают в крепких руках сапки.
Вырывается вперед Галя Климова. Поглядывает на Саньку непонятными глазами. Лицо у Гали смуглое — и синие глаза кажутся совсем светлыми. Санька слышит ее выплескивающийся из хора голос.
Галю догоняет ее мать, тетка Климиха, теперь они идут рядом, впереди остальных. Лоб и скулы тетки Климихи — в морщинах, икрастые ноги — в набухших жилах. И Галя когда-нибудь станет такой же? А тетка Климиха была раньше как Галя?..
Санька, похоже, последним закончит сегодня. И Галя увидит это. А если — первым? Тоже заметит?
А ведро с каждым разом все тяжелее, все чаще приходится менять руку…
После работы дед, как всегда, выстраивает свою бригаду и говорит речь. Вечер тихий, ветра нет, но развевается выгоревшая рубаха, развевается дикая бурлацкая борода. Торжественно, витиевато говорит дед о помощи тыла фронту. Отмечает, что молодец сегодня Гуртовой: первым выполнил задание. Что соревнование всегда себя оправдывает, но соревнование в России и конкуренция в Америке — понятия различные. Любит дед политграмоту! А сегодня его и вовсе заносит. Приплетает к чему-то кризис тридцатых годов, потопленную в океане пшеницу. Будто в школе этого не проходят! Затем, насупясь кудрявыми бровями, назидательно поднимает палец:
— А вы! Вы, как те мериканцы! Пять… нет, шешть, шем ведер шуперфошфата… Мериканчы!
Он кричит, сбивается, не сразу поймешь его. Значит, кто-то закопал в сторонке изрядную долю своей порции. Чтобы не таскать…
Дед допытывается: кто?! Бригада скучно молчит…
У самого дома Саньку догоняет Климов. Останавливает. Басит неторопливо:
— Завтра иди к Дим Димычу, просись в сторожа. Скажи, по болезни живота.
— Зачем это?
— А затем, что в бригаде нашей тебе лучше не оставаться. В бригаде я тебе вывеску портить буду.
— Ну и бей! — кричит Санька и, поперхнувшись вечерней голодной слюной, долго не может откашляться.
— Дурачок, — печальным голосом говорит Климов. — Каждый день ведь бить буду.
— Деду скажешь? — не глядя, спрашивает Санька.
— Сегодня бы сказал.
— А сестре скажешь? — не дыша спрашивает Санька.
— Дурачок ты…
Назавтра его переводят в сторожа.
А дед, появляясь по утрам перед своей бригадой, кричит бодро: