Пойди туда — не знаю куда - страница 24

Голос у Мочалкина сорвался, щека задергалась.

— Ну, в общем, срываю тряпицу, а глаза у моей Троеручицы как угли горят! Так и палят меня, пропащего, насквозь прожигают… А ведь и это меня, Мочалкина, не проняло. Тряпицу затоптал, бутылку джина из горла выжрал. Опять отключился. Да так, что утром и не вспомнил. А ведь это знак был: предупреждала меня чудотворная икона — опомнись, Майкл Мочалкин, с огнем играешь…

Ну а через день началось. Дачка у меня была в Левашово, так вот полыхнула она вдруг среди белого дня. Я в это время в Москве был, клиента на Троеручицу подыскивал. А Ритка, жена моя, как услышала про пожар, так будто обезумела. На даче теща с дочкой жила… Погибла моя Ритка на Средне-Выборгском шоссе. За Третьим Парголово на обгоне лоб в лоб с армейским «Уралом» столкнулась… Месяца после похорон не прошло — полыхнула и моя четырехкомнатная на Кирочной. Опять в лоскуты пьян был, мало что помню. Вроде как выскочил на лестницу в чем мать родила, а оттуда, из горящей моей квартирки, — голос: «Во имя Отца и Сына и Святаго…» Кинулся обратно, в огонь, вон все руки пожог, но, слава Богу, успел ее, Матушку, вынести… Господи Иисусе Христе, спаси и помилуй мя, грешного!..

А еще через недельку у казино «Конти» (я в тот день сам не свой был — в пух проигрался), так вот, подходит ко мне у автостоянки тот самый ублюдок, у которого я икону купил. «А баксы-то ваши, дяденька, нехорошие какие-то, елы, дымом почему-то пахнут… — Сует мне их под нос. — Чуете?» — «Ничего, — отвечаю, — не чую, насморк у меня». — «Ах, насморк, мать-перемать, а меня, — говорит, — не припоминаете?» — «Нет, — говорю, — не припоминаю. Упал на пожаре, затылком ударился. Вообще ничего не помню». — «А вы, — скалит беззубый свой рот, — присмотритесь ко мне повнимательней. Ну-ка, пошире, пошире глазки!..» И как пшикнет, гаденыш, из баллончика какой-то пакостью!..

Майкл Мочалкин снял очки, и Василиса от неожиданности чуть не выпустила руль из рук — такими страшными были два сочащихся сукровицей багровых вздутия.

— По грехам и возмездие, — прошептал раб Божий Майкл. — Короче, кончился процветающий коммерсант господин Мочалкин… Переехал я, Любовь Ивановна, в тещину коммуналку на Лермонтовском. Однажды вечером сижу на кушеточке, слушаю, как лаются на кухне соседи, и вдруг дверь моя — крючок я забыл накинуть, — фанерная моя дверь скрипнула, волосенки мои шевельнулись. «Ну вот, — думаю, — вот и здесь меня достали…» Сунул руку под подушку — там у меня «вальтер» лежал, — а она мне и говорит…

— Она? — вздрогнула Василиса.

— Она, вошедшая. «Сиди смирно, Мочалкин. Сиди и слушай. Спасение души твоей в Заволоцкой Пустыни. Вернешь Матерь Божию Троеручицу в тамошнюю церковь во имя Покрова Богородицы, отступят от тебя, грешного, несчастья. Иди в Заволоцкое — это единственное место на этом свете, где ждут тебя и встретят с неподдельной радостию…» — «Пойду. Завтра же и пойду!» — сказал я. А она подошла ко мне, руку на голову положила — аж загудело у меня все в черепке, такая от руки этой энергетика! — положила мне руку на темечко и говорит: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…»

— Господи, а из себя она какая?.. Ах, ну да, вы же… — заволновалась Любовь Ивановна. — Ну хоть голос у нее какой?

— Голос?.. Голос как голос — женский, чуть глуховатый такой, теплый…

— Глуховатый, теплый! — прошептала Василиса, сердце которой готово было выпорхнуть из грудной клетки. — Боже мой, Боже…

— Вы о чем это?

— Ах, это я так, о своем. Продолжайте, ради Христа, я слушаю…

— Так, собственно, и все. Голова у меня болела. Очнулся — ни боли, ни гостьи моей. Только запах в комнате и остался. И знаете какой?

— Знаю, — вышепнула Василиса непослушными губами. — Духами от нее пахло. Духи такие раньше были — «Серебристый ландыш»…

— Верно, ландышем от нее пахло, — подтвердил несколько удивленный ее догадливостью Майкл.

Некоторое время они ехали молча, а когда с относительно приличной дороги на Папоротно свернули вправо, на Монастырщину и Заволоцкое, стало и вовсе не до разговоров.

Бедная, с лысыми задними шинами, Василисина лохматка! Ухабы и колдобины провинциального проселка были ей явно не по нутру. Мотор, надсадно взрыкивая, троил и чихал. «Жигуленок» бестолково отстреливался от неких неведомых преследователей наскоро примотанной проволокой выхлопной трубой.