Пойди туда — не знаю куда - страница 25

А тут еще и погода испортилась. Сначала заморосил, а потом и всерьез сыпанул дождь. Глинистая грунтовка сразу же стала сущим кошмаром. Въехали в лес, и уж тут начались истинно русские, девственные, еще времен польского нашествия и шведской оккупации, грязи, те самые гиблые топи, в которых, согласно местным преданиям, сгинули поочередно все попытавшиеся взять монастырь захватчики, кроме, разумеется, большевиков.

Семь километров через Черный борок ехали часа четыре. Один раз завязли так, что пришлось рубить лапник. Уже позднее на удивленное восклицание местного почтаря Митроши: «Господи, да как же вы проехали-то?» — Василиса на полном серьезе ответила: «С Божьей помощью».

Зато уж как возликовало сердце хозяйки вишневого супервездехода, когда с холма Высоченного открылся вид на пойму и на другой — Калганный холм, на котором белели полуразрушенные монастырские стены, с высившимися за ними куполами церкви во имя Покрова Богородицы, уже с крестами на навершиях, но вот уже лет десять без малого — в строительных лесах. У подножия холма горбатились мокрые соломенные крыши Заволоцкого. Дорога до него показалась Василисе сверху такой прямой и веселой — тут как раз и солнышко из-за тучи выглянуло! — что она, сама просияв, газанула под уклон, колеса взвизгнули, машину резко занесло влево, она юзом поползла по скользкой, труднопроезжей даже в бездождье глине и, завалившись набок, плюхнулась в глубоченный, доверху полный коричневатой жижей кювет.

Выбравшийся из «жигуленка» первым Майкл помог вылезти крепко им помятой Василисе. Придавленная правая голень мгновенно вспухла и подозрительно быстро посинела. Оставшиеся полтора километра они проковыляли на трех ногах. Вот только до дома батюшки их вез метров двести на мотоцикле с коляской краснощекий, кудрявый монастырский трудник Митроша.

— А я гляжу с колокольни, вроде едут, — восторженно кричал он своим седокам, — а потом гляжу, вроде опрокинувши, лежат… Дивеса! Отзвонил к вечерне и бегом за мотоциклом. Гляжу — а вы уже и тут… Да как же вы через Черный борок-то проехали, елочки-моталочки?..

Изба, в которой жительствовал отец Геннадий, настоятель возрождавшейся к жизни Заволоцкой Пустыни, была ближней к монастырским воротам. Сам батюшка, нестарый еще чернобородый мужчина, в по-бабьи подоткнутой рясе, в скуфеечке и рыжих от грязи прохарях, копался на задах, в огороде, спускавшемся к невзрачной, заросшей ивняком Вожме.

— Ну иди! — подтолкнув Майкла в спину, шепнула Василиса, и тот сдернул с плеча рюкзачок и пошел, пошел, увязая кроссовками в свежевскопанном мокром суглинке.

— Вот, — сказал Майкл Мочалкин, остановившись посреди огорода, шагах в пяти от опершегося на лопату батюшки. — Вот, принес, — вытаскивая завернутую в полиэтилен икону, сказал он, и опустился на колени, и всхлипнул: — Простите, батюшка!..

— Бог простит… — начал было отец Геннадий и вдруг охнул, пошатнулся, схватившись за сердце, медленно осел на землю. — Господи, да неужто?! Чудо-то какое, радость!.. Господи Иисусе Христе!..

Вот уж не думал, не гадал Мочалкин Майкл Александрович, еще в воскресенье днем всерьез помышлявший пустить себе пулю в лоб, что уже в понедельник на рассвете возрадуется радостию великой и слезами счастья неслыханного обольется! С первыми лучами солнца Василису, спавшую в горнице за ситцевой занавеской, разбудил ликующий вопль ее горемычного попутчика: