Поющий на рассвете - страница 21

- Очень, - поддакнул Идзуо, не терявший никогда шансов снова прикоснуться, облапать, приласкать.

Менедем только посмеялся.

- Держитесь крепче.

Осень тянулась и тянулась, чтобы в какой-то момент оборваться, словно полет уставшей птицы, укутаться белым мехом явившейся зимы.

========== Глава четвертая ==========

Все шло своим чередом, Идзуо и Леонт учились, Менедем тщательно выстраивал график сдачи и завала предметов. Ему нужно было точно рассчитать так, чтобы за три года закончить два курса.

— Помочь? — Идзуо бесцеремонно склонился над ним, лизнул ухо.

— Чем же, мой белохвостый? — минотавр с хрустом потянулся и неожиданно сгреб китсунэ, роняя себе на колени.

— А чем угодно, — беспечно засмеялся лис.

Менедем порадовался тому, что Леонт решил сегодня пораньше лечь спать, умаявшись на занятиях, да и вообще зимой чувствуя себя немного сонным. Он уложил Идзуо прямо поверх бумаг, все равно ничего важного там не было, задрал к поясу его кимоно и приподнял одну согнутую ногу, чуть отодвинувшись от стола. Горячий язык коснулся длинных изящных пальцев, лишенных всегдашней защиты тонких носочков-таби, скользнул между ними. Лис засмеялся-застонал, моментально воспламеняясь. Никто, даже сам Менедем, раньше не ласкал его так. И ведь, казалось бы, это всего лишь стопа… Но нежный язык скользнул от пальцев к подъему, провел по своду стопы.

— О-о-о… Хочу тебя! Как же я тебя хочу, мой рогатик!

— Нетерпеливый какой, — пробормотал Менедем, продолжая изощренно издеваться над любовником, обласкивая его ногу под коленкой, где нашлась еще одна «горячая» точка тела китсунэ.

— И еще какой! — хныкнул лис. — Мне тебя всегда мало.

— Тс-с, терпи, и воздастся тебе.

Язык уже коснулся того места, где нога переходит в промежность, упорно не касаясь ничего иного, только этой нежной кожи. И переметнулся на другую сторону, обдав звенящие от напряжения яйца китсунэ жарким выдохом, чтобы медленно опуститься по уже этой ноге до кончиков пальцев ног. Китсуне решил, что он попросту рассыплется в пепел от этой ласковой пытки. Наверное, только чудо удерживало его тело от воспламенения и всего прочего, когда Менедем развел его согнутые в коленях ноги и велел придержать. А сам принялся вылизывать его между ног, начав почему-то с ягодиц, а не с того, что требовало немедленного внимания.

Любовники у Идзуо были и раньше, но с Менедемом сравнивать даже не хотелось. Он взвыл, не приглушая голос, не хватало сил на это, когда язык легко соскользнул между ягодицами и прошелся до самого подхвостья, медленно, словно ощупывая все на своем пути. Хорошо, что нет соседей, а у птицы полог безмолвия. К оками гордость, он извивался, умолял и требовал, и снова умолял срывающимся голосом. Пока не пережил что-то, очень похожее на оргазм, не кончив при этом.

Менедем довольно ухмылялся: лису будет, что вспомнить. Он позволил ему отдышаться и продолжил ласкать, уже посерьезнее, потом поднялся, встал на подушку коленями — как раз на нужной высоте, потянул Идзуо на себя, медленно насаживая на член и не позволяя дернуться. Китсуне был прекрасен вот таким, распаленным страстью, что-то хрипло бормочущим на родном языке. В его глазах можно было рассмотреть свое отражение, они были словно темные зеркала. Красиво, да и сам он был очень красивым. Даже почти любимым, хотя никаких чувств Менедем себе позволить не мог. Все что оставалось — это дарить любовнику всего себя без остатка, потому что, как он подозревал, супруг это «все» возьмет и сам, не спрашивая разрешения и не глядя на то, хотят ему отдать или нет.

После того, как они отдышались от оргазма, минотавр поволок лиса в душ. Сам китсунэ стоять отказывался. Он и заснул, не дождавшись укладывания в постель, на руках у Менедема. И проснулся утром всклокоченный, с залежанным хвостом и помятым со сна лицом. Но счастливый до неприличия.

— Одеваемся и выбегаем, сегодня много снега, так что я могу и застрять, — предупредил минотавр.

Оба мелких верещали, как белки, когда минотавр пер по заметенным ночным снегопадом дорожкам, почти по бедра утопая в рыхлом снегу. Тот просил потише, «а то уши в трубочку сворачиваются», и обещал притопить обоих в белой мерзости, если будут прыгать у него на плечах. Но не делал этого, конечно же, оберегая больше сирина, не успевшего толком привыкнуть к снегу за два года. Тот поджимал ноги и побаивался даже коснуться лишний раз холодной замерзшей воды. Когда жил в общаге, зимой на улицу вообще практически не выходил: крытые переходы между корпусами и студгородком позволяли не касаться внешней среды. А сейчас так не получалось, до дома приходилось ждать «носильщика» — иногда у Менедема было на одну пару больше.