Поздний сын - страница 5

— Хотел, да вспотел, — значительно усмехнулся Минька Баньщиков, который уже зиму отбегал в школу, и по слухам прочел в школьной библиотеке все книжки.

— Вот это да-а,— невольно поверив такому диву, изумленно протянул Радна и покачал головой.

— Свистит Косой, — сказал ему Маркен.— Ты, Пашка, врать-то у кого подучился, у Ваньки Краснобаева? Тот же мастак байки заливать… А где Ванька-то? Чо-то, робя, не видать.

— А-а-а, — махнул рукой Пашка, — не верите и не надо, — он тут же отвернулся, окончательно обиженный.

— Это он у Ваньки Краснобаева в альбоме увидал, вот и треплет, — особо для Маркена подал разоблачающий голос Сохатый, который как две капли воды походил на Пашку — брата-погодка: такой же сухонький, остренький, смуглый, с психоватыми, цыганистыми глазами. — Ванюха намалевал красками и нам показал. У его полно картинок… Он же нам казал: рыбаки на туче сидят — с рогами, с хвостами — и людей удят.

— Не ври, Сохатый! Не ври!.. Вруша по воду ходил, в решете воду носил!..— заглушил голос брата Пашка и, похоже, даже себе не мог теперь сознаться как на духу, что и в самом деле видел такую картинку, намалеванную дружком Ванюшкой Краснобаевым, и что картинка эта приблудила в память с белесого неба, когда он, подложив руки под затылок, лежал после купанья и смотрел, как вяло растягивалось серое облачко, точно расползалась по полу лужица простокваши.

— Сам, Косой, не ври, вота-ка. Мне же Ванюха показывал…— тянул свое Сохатый, вопрошающе косясь на Маркена, и, видимо, готов был из кожи вылезти вон, лишь бы угодить ему, самому сильному и отбойному среди ребятни, для чего не жалел и родного братку.

— Ты лучше заткнись и не подсевай, подсевала!— Пашка сунул ему под нос небольшой, крепенький кулачок, смекнув, перед кем братка сейчас выслуживается.— Нюхал, Сохатина?!

— А ты Косой, Косыга!—огрызнулся Сохатый, елозя задом на песке и эдаким макаром отодвигаясь от своего горячего брата, подбираясь поближе к Маркену.—Счас, счас Ванюха придет, спросим.

— Ты на кого рыпашься?! — Пашка заузил на него обозленные глаза и стал грозно вздыматься с песка.—Давно не получал, да? Хошь?.. Дам по сопатке.

— Однахам, Раднахам, будет драхам,— на бурятский манер ломая язык, изумленно протянул Радна.

Все немного посмеялись над привычной перепалкой братьев Сёмкиных, которые и грызлись как собаки, но друг без друга и часа прожить не могли, младший так и волочился тенью за старшим. Но на сей раз братья не сцепились всерьез, и ребятишки, отсмеявшись, стали все азартнее и азартнее воображать, на что бы они сами клюнули, спустись вдруг с неба всякие сладкие наживки. Кому-то зримо являлись из озерного миража ломти, истекающего прохладной, розово-сладкой водой, ноздреватого арбуза, кому-то повисал у самого носа шоколад, и только Маркен, как самый хитромудрый, всех обогнал своей блажью:

— А мне так, робя, спустились бы заправдашние брюки с ремешком и сапожки, — вот это бы да-а-а.

— Лучше бы уж сразу скатерть-самобранка спустилась, — засмеялся начитанный Минька.

— А мне бы еще ружье… карабин охотничий, — вздохнул Радна.

— Чо там всякие яблоки да арбузы — снямкал и нету, — степенно рассудил Маркен, сел на песок и, закидывая руки за плечи, стал потирать незагорелые, но докрасна накаленные, веснушчатые лопатки. — Вот бы брючки, как я в городе в магазине видел, от с такими карманами, — он показал на своих запорошенных песком, черных трусах воображаемые косые карманы,—да чтоб стрелочки были. Эх!.. В городе-то их полно в магазинах.

Все с завистью посмотрели на него — из всей братвы он да Минька Баньщиков, вроде, уже бывали в городе.

— Да, брючки бы хорошо,—подтянул Радна.

О штанах, чтобы с ремнем и навыпуск, в пятидесятые годы помышляли все сосновоозёрские ребятишки. Втемяшилась блажь в голову, что и колом ее оттуда не вышибить. Но то ли город был далековато — триста пыльных, ухабистых верст сквозь томительно-желтые бурятские степи, сквозь глухие леса,— а в своем сельповском магазине шаром покати, то ли бедовали, еще не одыбав после войны, то ли еще почему, но кроили матери ребятишкам далембовые и сатиновые шкеры и шили, даже не утруждая себя карманами. А парнишке без карманов сплошная беда: куда сунуть рогатку на воробьев-жидиков, куда спрятать медный пугач, дымно бабахающий спичечными головками, или старинную монету для игры в чеканку на медные копейки, куда пихнуть зоску — кружок бараньей шкуры с прикрученной к нему свинчаткой — которую ребятишки подбрасывают ногой вверх — кто больше выбьет, куда рассовать это и другое богатство, если ты кругом без карманов?! Некуда, только и остается по летнему времени набить все в майку, чтобы медные пугачи, зоски и монеты для «чеканки» болтались там, бренчали и больно колотили в пузочко, когда дашь стрекача по широкой улице. Матерей же это, конечно, нисколько не волновало, — мало того, зная, для чего потребны ребятишкам эти карманы, они бы зашили и те, какие бы вдруг оказались на магазинных брюках, чтобы лишний раз не чинить их. Иные матери, не говоря уж о карманах, такие бывало штаны сошьют на скору руку, что лишь из подворотни в них и выглядывать — одна гача или длинней другой, или шире.