Praecellentissimus Rex. Одоакр в истории и историографии - страница 9
[103]. Поэтому Юлий Непот, направляя действия своего правительства, не мог не учитывать политическое давление этой фракции и был вынужден прибегнуть к дипломатической стратегии посредством направления двух посольств, возглавляемых епископами, людьми божьими. Богатую пищу для размышления предоставляет речь, которую Эннодий приписывает Епифанию в связи с посольством 475 года и которую следует рассматривать не только как личные мысли павийского епископа, но и как направление определенной сплоченной политической группы, по мнению которой caritas inter reges и amor submovendae dissensionis обеспечили бы те результаты, которых не гарантировало продолжающееся состояние войны. С визиготским королем был заключен мир на основе uti possidetis[104], империи был уступлен Прованс в обмен на civitas Arvernorum[105], последнее препятствие для достижения визиготами Луары. Если население встретило результат дипломатической миссии с воодушевлением, то сторонники бескомпромиссной политики остались, конечно, недовольны; возрастающее недовольство сконцентрировалось вокруг patricius Ореста, происходящего из Паннонии офицера, которому Непот доверил военное командование. Итогом этих трений стало бегство императора Непота в Далмацию, за которым, однако, не последовало акта формального отрешения. Орест истребовал себе primatum omnemque dignitatem[106][107] и принял на себя omnem curam externorum praesidiorum[108], наделив пурпуром собственного сына Ромула Августула.
«Interque mala et inopinata rei publicae naufragia dum sese interius Romanae vires perimunt, externae gentes quae simulata amicitia Romano iuri suberant adversum eum consurgunt…»[109][110]. Со светлой грустью анонимный продолжатель Проспера приписал крушение государства внутренним и внешним причинам: истощались внутренние жизненные силы римского государства — осязаемый знак необратимой senectus[111], и в то же время симулировавшие дружбу и подчиненные римскому верховенству externae gentes восстали против него.
В 475 году с Зеноном, ставшим в это время преемником Льва в Восточной империи, был заключен мирный договор без временны́х ограничений, в котором официально признавалось вандальское королевство. В этом соглашении, о котором упоминает Прокопий, не было и намека на Сицилию и другие средиземноморские острова, но утверждалось, что вандалы «никогда больше не ведут войну с римлянами и, в свою очередь, не тревожатся ими»[112].
Представляется очевидным, что со смерти Валентиниана III состояние Запада определялось атмосферой глубокой политической нестабильности, проявившей себя в разрыве, разделении в осуществлении и представлении власти; с одной стороны — реальные обладатели военной силы, генералиссимусы, которые удерживали за собой ряды войск и направляли настроения и одобрение армии; с другой — императоры, почти сплошь эфемерные, лишенные политической дееспособности, или, во всяком случае, не способные осуществлять ее в полной мере. И если уже ранее, до последнего представителя династии Феодосия, оказываемое magistri utriusque militiae давление четко определяло направления как внешней, так и внутренней политики, то в особенности с его правления эти личности, чаще всего удостоенные титула patricii, реально заведовали властью[113].
В конечном счете, история, казалось, давала все больше причин скорее для печального анализа Августина, отрицавшего значение imperium sine fine[114] из Вергилиевых воспоминаний[115][116], и непритязательного рассуждения доброго Орозия, не исключавшего возможности того, что варварские вожди однажды явятся как великие короли[117], чем для призрачной химеры Рутилия и его мечты о Roma aeterna[118], мечты, бывшей в какой-то мере программным манифестом группы, теперь все более узкой, римской сенаторской аристократии[119]. Начинает формироваться новое сознание, обретает контуры понимание, хотя и печальное, но все же созвучное новому положению вещей; об этом, среди многого другого, свидетельствует письмо Сидония, в котором приводится история, случившаяся с префектом претория Галлии Арвандом, автором послания к королю визиготов Эвриху, в котором он поддерживал необходимость разделения галльской территории между визиготами и бургундами