Правила весны - страница 12
Они бегут, пасуясь к противоположному кольцу.
Нам обязательно надо показать свою ловкость. Срывая «пас», проносимся мимо. Девчата яростно отбивают руки и снующий по ним мяч.
Мяч, жужжа, хлопается в мои ладони. Быстрая рука девчонки белой полоской взметнулась над ним… хлоп — и мяч, вырвавшись, скачет по зеркальному полу, любуясь на свое отражение.
— Нина?
— Ты только заметил?
— Разве ходишь на спорт? Я никогда тебя здесь не видел.
— Никогда не видел… даже тогда, когда занимались вместе… Ты, Гром, совсем слепой. Такой девчонки да не заметить.
Она, смеясь, ловит на ходу мяч и дает сильный пас.
Судья на центре. Стоим командой против девчонок.
Свисток.
Мяч взлетает над головами и падает на руки «центров». Защита зажимает нападение.
Мяч, сверкая новой шнуровкой, как бешеный бросается из рук в руки.
Отбиваю натиски голубых противников. За мячом трудно следить. Он охает, ударяясь о щит, трепещет в осатанелых руках. Руки на секунду хватают его, чтобы сейчас же перекинуть дальше.
Мяч уже затравленным зверьком носится по залу, вертится волчком, ища выход, норку… Наконец, нашел — кувырнулся в сетку.
Рю-юм. Рю-юм.
Свистит судья двойной гол.
— Вбили девчонки. Ребята, нажимай!
Мой противник — Нина. Перебиваю «пасы», идущие к ней.
Губы голубеют — она входит в азарт.
Прыгает, «фолит».
Быстро соображаю:
— Надо бы поосторожней. Нина ведь… Но нет — никаких слабостей — и выбиваю мяч. Нина свирепеет… Одновременно двадцать пальцев четырех наших рук крепко влипают в скрипящую кожу мяча и держатся, не отдают до «спорного» свистка.
Тайм окончен.
Держу голову над раковиной.
Прибегает Нина.
— Дай место.
И зажимает ладонью кран, из под которого со свистом пробираются тонкие рассыпающиеся струи. Они щекочут и холодят тело.
Пять минут отдыха кончились.
Свисток второго тайма.
Нина хватает рукой и скороговоркой:
— На твой край не стану. Подеремся.
Я рад.
Водяная сетка душа щиплет и разжигает тело.
Выходим из клуба и отбиваем шаги по холодной осенней панели.
— Обидно, что не каждый день спортзал для нас. А то скука. Подохнуть можно.
— Скука-а?
Она широко открывает глаза.
— Понимаешь, делать нечего, за все хватаюсь.
Смех.
Нина поворачивается и шагает спиной.
— Они скучают… такие концерты закатывают… Для чего ты это говоришь?
Рассказываю о последних днях.
— Ну и что здесь скучного… Просто вас дрессировать некому. Вот подожди, возьмусь за тебя.
Мы на нашей темной лестнице. Застывшие Нинины руки небольшими льдинками лезут греться за расстегнутый ворот моей рубашки, обжигают тело, грудь.
Вздрагиваю, терплю. Она, показывая полоску зубов, чуть слышно смеется.
— Как в огне… Ты не дергайся, Гром. Еще не так будет доставаться.
Нина теперь единственный близкий друг, но все же беру ее руки в свои и отвожу в сторону.
— Ты, Нинка, не понимаешь, как не хочется верить в конец «гарбузии». Раньше мы гуртом на собрании, на катке, в столовой, в бане… А сейчас каждый сам по себе. Осталось только допекать друг друга.
— Откуда это у тебя? Кого ты хоронишь? — Нина делается серьезной.
— Вы проста разленились, оттого и выкрутасничаете. Вам нечего делать, когда в коллективе застой. Новые ребята. Работать некому. Ходят табуном, создают свой комнатный «социализм», разваливают его и хнычут: «скучно!.»
Это она говорит холодно — по-ораторски, как говорят на собраниях, на бюро, но останавливается и уже тихо — по-своему.
— Скажи правду, у вас ведь не было настоящего товарищества?
— Настоящего — может… Зато мы…
— Давай больше об этом не говорить. Тебе надо взять работу и бухнуться в нее… У меня застыли руки, не отводи.
У проходной голубой лист — объявление. По листу прошлась воронкой отсекрская рука:
«Севодня пленум коллектива
ВЛКСМ.
Явка обзательна»
У объявления хохот. Прыгают над буквами карандаши, исправляющие ошибки. Правщики сами запарились. Взрыв гогота.
Кузнец третьегодник, Жоржка, отсекрствует с того времени, как призвали в армию лохматого, веселого Яшкина.
Жоржку выбрали как лучшего компанейского парня, теперь он парится, наживает врагов. Как все наши кузнецы, он мордаст, широкоплеч. Имеет толстые сучья-пальцы и девятнадцатилетние голубые глаза.