Праздник побежденных - страница 24

Феликс крался, отводил рукой водоросли, чуть отталкиваясь ластами. В мути будто повернули серебряный поднос. Лобаны!!! Феликс, не дыша, остановился и плавно направил ружье в их сторону. Он знал, вода мутная, и если не шевелиться, они обязательно подплывут полюбопытствовать. Он уже совсем задыхался, когда лобаны поднялись из глубины и в зеленой мути проявились их белые губы — сожмутся чечевичкой, и опять кольцо.

Они остановились далеко, но один лобан-разведчик подплыл, разглядывая Феликса, и, когда появился над ружьем, Феликс нажал курок. Краак! — треснула ткань, — есть! Килограмма три в нем, не меньше, подумал Феликс. А лобан сверкает колесом в облаке непроглядной мути. Но неожиданно леска ослабела. Не может быть, испугался Феликс и легко вытянул пустой гарпун. На месте лобана, кружась, оседает чешуя. Ушел! Он будет ходить в стае, и белая отметина, оставленная гарпуном, будет видна далеко в мути, выдавая всю стаю.

Нельзя говорить «есть» и мысленно взвешивать рыбу, будто она уже твоя, ругал себя последними словами Феликс, но на всякий случай зарядил ружье. Он уже не чувствовал холода и мог бы поплавать еще, но знал, что стая соберется не скоро, разве что к вечеру. Он поплыл к берегу, полный грустной музыки, но только миновал большой валун, как оцепенел: на мели, на песчаной лужайке рылся головой в иле гигант. Феликс был так близко, что мог бы тронуть его ружьем. Но лобан не слышал, потряхивая хвостом. Феликс выстрелил и тут же рассмеялся, он не мог попасть в рыбу с полметра, гарпун задел вскользь и держался на шкурке, лобан тянул, а Феликс истерически хохотал, и в маску попадала вода. Рывок, и он сойдет, подумал Феликс, но лобан не дернул, сдался. Он, как потерпевший катастрофу дирижабль, брюхом опрокинулся кверху на донные камни и трагически выкатил глаза. Пальцы Феликса смертельной хваткой вошли под жабры.

А когда Феликс победно выглянул на берег, рядом с женщиной, такой пепельной, под сиреневым облачком глицинии, находился некто в зеленом, и Феликс не сразу понял, что это киношный обер-лейтенант, напугавший его на машине. Он жестикулировал и что-то изображал. Феликс в воде по пояс брел к берегу, выворачивая ноги на скользких камнях и падая. Не было ни возмущения, ни ярости, был его удел мерзнуть и страдать, а герою-киношнику пусть будет хорошо и счастливо. И зачем я убил такую красивую рыбу? И то ли холод, притупивший контроль, но скорее — неведомая тайная связь с этой женщиной сделала Феликса серьезным, и в нем впервые в жизни победил протест.

Выйдя на берег, он бросил рыбу к ее ногам. Лобан вывалялся в окровавленном песке. Она глядела то на рыбу, то на Феликса, трясущегося, в синих пятнах, облепленного водорослями. Да, как она красива, подумал Феликс, и куда я, куда? Но не испугался, а почему-то вспомнил о смертниках камикадзе, у которых назад бензина нет, и спокойно сказал:

— Простите, эту рыбу я извлек из моря для вас, и мне было бы очень приятно подарить ее вам.

Студенты и слесарек обратились в слух. Она сняла очки, долго и любопытно глядела на Феликса, покусывая дужку. Нет, — услыхал он, — рыба великолепная, будет бессовестно ограбить вас. Нет.

Она погладила колени, не опуская взгляда. Обер-лейтенант хмыкнул и нашелся:

— Послушайте, рыбак, я даме армянские анекдоты рассказываю, а вы вторгаетесь, разве прилично? Уж если хотите сделать что-либо приятное нашей Наталии Ивановне, то, пожалуйста, не сверкайте задом и потрудитесь зашить трусы.

Грянул смех, и Феликс к ужасу своему увидел, что трусы действительно лопнули от бедра к поясу и белеет зад. Он покраснел так, что выступили слезы, и забормотал мало понятное. О том, что плавки с прошлого года лежали в рюкзаке и, по-видимому, сгнили нитки…

— Рыбак, остановитесь! — прервал сквозь смех герой. — На что вы надеялись, идя знакомиться с Наталией Ивановной? Не на свою ли неотразимую красоту?

Студенты смеялись, слесарь хлопал себя по волосатым ляжкам и хохотал.

Смеялись все. А дама глядела на него, на смеющиеся вокруг лица с холодным изучающим любопытством — улыбчивой впадинки под скулами как не бывало, губы сомкнуты в волевых скобках, а взгляд отбросил Феликса и сделал маленьким. Он умолк, стянул ладонью прореху и опустился на матрац лицом в подушку, и трясся от холода и жгучего стыда.