Праздник побежденных - страница 25

Смех стих. Герой, кареглазо язвя из-под козырька, сказал:

— Рыбак, расскажите нам что-нибудь занятненькое, а?

Студенты посмеивались, а Феликс промолчал — утром глумилась торговка, сейчас из ледяной воды он вытащил рыбу, но рыба не нужна. Нужны армянские анекдоты. Он тоже хорош! Было так великолепно лежать на матрасе, и какого черта я поперся в воду? — казнился он. Мое время прошло, так незачем наверстывать упущенное. Но дама ликовала, когда он бросил рыбу к ее ногам! Я видел взгляд. Ну, если тебе так хочется, то да. Он успокаивался.

Веки тяжелели. Солнце припекало, он блаженно думал: как прекрасен берег, и она на берегу, и неважно, что пепельной красавице понравился герой. Тайное предчувствие жило в нем — все не так просто.

Герой, прохрустев галькой, без спроса взял термос. Герой имеет право, подумал Феликс, термос — его трофей. В его стане бьют барабаны, свистят дудки и пьют кумыс, а моя голова воздета на шест и выставлена для позорного обозрения. Феликс улыбался и молчал, не ум, а чувство наполнило его печальным торжеством проигравшего. Германия, вспомнил он, переполненная топотом сапог и рыком меди, торжествовала геринговскими маршами «Летим бомбить Польшу». Маленькая испепеленная Польша из-под дымных локонов глядела на мир глазницами пожарищ, но где-то на чердаках играла в полтона скрипка, всего лишь одна, но она играла Шопена. Феликс, успокоенный, думал о Польше. Одни любят, конечно, Америку или Японию с их экономической мощью. А ему нравится Польша, маленькая, нищая, со своими полонезами, торгашами, но это ее гусары в бессилии и в порыве любви к своей стране, вооруженные лишь палашами, бросались на танки, танки сданы в утиль, а безвестные герои живут в памяти людской и славят родину. И пусть, думал Феликс, когда я летел над Карпатами, из леса всадили очередь в правую стойку, я не обижаюсь и люблю Польшу.

Герой наливает кофе в термосную чашечку и величественно преподносит даме. Она отказывается.

— Напрасно отказываетесь, — сказал Феликс, — это «Арабика». Кнут плантаторов на спинах чернокожих, крик в банановых джунглях, топот слонов.

— А что вы еще знаете об Африке? — оживляется она и берет чашечку.

— Знаю, что там растут бананы, водятся крокодилы и много обезьян, а людей в коротких штанишках никто из столовой не выпроваживает.

— Откуда вы все это так хорошо знаете?

— А мне рассказывал маленький кофейный джинн, который живет вот в этом китайском термосе. (Боже, опять понесло…)

Она улыбается и отхлебывает. Герой делает вид, что ничего не произошло, и продолжает с громогласной щедротой:

— Так вот, я говорю «режу»; если я буду только обнимать Клаудиу Кардинале и ни разу не поцелую ее, то русский народ мне этого не простит. Ну, «реж» и сдался: черт с тобой, кричит, целуй! Мотор! — Согласитесь, ведь не каждому приваливает такая удача! — он делает многозначительную паузу. Культурный слесарь на матрасе превратился в слух, студенты раскрыли рты и ловят каждое слово. Ба, однако, он дурак, подумал Феликс.

Герой сыплет справками, кто из знаменитостей с кем спит, и Феликсу становится тошно от пошлости, и ей, кажется, тоже. Он встал и начал собирать в рюкзак вещи.

— Китобой, — перебивает она героя, — ловите!

Феликс поймал мармеладку и тут же сунул ее за щеку, поблагодарил, взвалил на плечи рюкзак и подумал: мадам, вы уж сделали выбор! Так и должно! Что мой лобан против бутафорских погон? И что я против ослепительной улыбки и армянских анекдотов? Морщины на лице иль осколки в шее? Но все-таки он был переполнен органной музыкой.

Он окунул рыбу в море. Лобан уснул, его плавники уже не дрожат.

Вторично преподносить рыбу Феликс не стал, а молча поклонился. Герой хмуро поразглядывал ладонь, изрек:

— Постойте, я, пожалуй, с вашим ружьем сплаваю!

— Я не даю свои охотничьи принадлежности, — холодно ответил Феликс.

— Вы хотите быть единственным? — Он кивнул на лобана и очаровал улыбкой. — Ну, а если, скажем, Наталия Ивановна попросит? Вы тоже скажите «нет»?

Феликс вознегодовал на героя, на них всех, на себя самого, и голос его, готовый сорваться, прозвучал тихо, нервно, но убежденно: