Праздник последнего помола - страница 8

— Ты их так настроил.

— Честное слово, не настраивал.

— Из-за рубах не одолжат да из-за башмаков…

— Тогда раздай их людям либо передай властям…

— Фигушки твоим людям и властям, а не рубахи. Они мои.

— Они — солдатские, ты утащил их с потонувшего парохода.

— Я их нашел, хотя и не искал. Ты же видел, где пароход в войну утонул?

— Около Баглаева берега.

— Да, кажется, так… Вот неподалеку от него они и лежали у самой воды… в тюках.

— Ты ходил в район жаловаться на односельчан? — нетерпеливо спросил Прокоп: ему хотелось поскорее закончить разговор.

— Не ходил и не пойду, если ты прикажешь людям давать мне в долг и здороваться.

— Какой ты чудной, Санько! Такого никто никому приказать не может. Этого добивается каждый для себя ежедневно, всю жизнь — и чтобы в долг давали, и чтобы здоровались…

— Каждый для себя, говоришь?.. Пожалуй что так, — проговорил Машталир.

Разговор с ним нисколько не занимал Прокопа. Подавив чувство неприязни, он долгим взглядом окинул совсем оголодавшего, худого Санька. Вынес из хаты горбушку хлеба. Машталир взял ее молча и пошел от ворот — не поблагодарил, не попрощался: словно получил милостыню, которая ему полагалась.

Жаль его, но и негодование он вызывает… У любого человека (Лядовский убежден в этом) — и у Машталира тоже — можно чему-нибудь научиться. И мудр тот, у кого хватает терпения учиться. Будь терпелив и постарайся понять, есть ли что-нибудь полезное в чужих мыслях. Узнать чужое, даже, на твой взгляд, несправедливое мнение — не означает поддаваться его влиянию. Сердце Прокопа Лядовского и нынче не ожесточилось, хотя им с Машталиром всю жизнь не по пути. На этот раз он, Прокоп, кажется, поступил по-людски: подал кусок хлеба нуждающемуся. Вел себя так, чтобы сегодняшний твой недруг назавтра сам протянул тебе руку. Так, наверное, завоевывают сторонников. А не исключено, что и друзей. Неужели кому-нибудь выгодно отталкивать людей от себя?.. Неосознанная грусть ложится на душу. Не грусть, а легкая тень от нее. Санько — недруг. Но недруг явный. Не тайный. А то бывают такие: мягко стелют, да жестко спать… Нужно как-то развеять грусть.

Прокоп в таких случаях искал одиночества — шел к реке, чтобы около нее думать; шел к травам, к деревьям, чтобы глубже чувствовать; в степь, чтобы она помогла ему преступить ту грань, к которой он приблизился. «Ведь моя задача в жизни, — твердил себе Прокоп, — перешагивать через межи, подниматься вверх, шагая со ступени на ступень, овладевать пространством, оставлять его позади и идти дальше…»

Находясь в столь возбужденном состоянии, Прокоп Лядовский все больше убеждался, что такие ступени и пространства действительно существуют; он знал, что всякий раз в конце определенного отрезка жизни, когда ты на миг оказываешься в тупике и словно бы увядаешь, когда жизнь твоя вроде бы замирает и ты топчешься на одном месте, — всякий раз тогда возникает желание — не умереть, нет, — а остановиться, отойти от активного дела, от жизни, но такое желание, нестерпимо мучительное, непереносимое, вдруг лопается как мыльный пузырь, и этот звук отрезвляет тебя, и ты устремляешься вперед, чтобы овладеть новым пространством, чтобы начать все сначала.

Лядовский никогда не говорил, что он любит природу, — эти слова звучат кощунственно: ведь ты сам и есть природа, неотделимая от нее мельчайшая частица. Лядовский любил наблюдать природу, как самого себя: наблюдал движение облаков, их форму, наблюдал насекомых и птиц, следил за поведением рыб, домашних животных, зверей. Глядя в небо, видел, например, что нынче кучевые облака то тают, открывая в небе чистую, яркую лазурь, то хмурятся, поглощая свет, — так и его душа: то светлела, то мрачнела. Стоило ему, подняв голову, улыбнуться небесам, как на жаждущую землю, на его, Прокопа, посевы, проливался дождь. Затихал гром, унимался ветер, град проходил стороной, не принося вреда посеянной ржи. Каждое движение воздуха, каждое перемещение облаков он как бы вбирал в себя всеми порами, и незачем ему было ждать сообщения синоптиков о погоде: его гипертония безошибочно определяла кровяное давление — верхнее и нижнее, потому что организм Прокопа зависел от давления атмосферного. Порой казалось, что он может руководить и ветром, и облаками, может направлять их туда, где они особенно нужны, где без них задыхаются.