Пражское путешествие гурмана - страница 33

На полу валялось сено, в воздухе, наполненном копотью светильников и горьковатым запахом стеариновых свечей, стоял неровный шум праздничной гулянки, на грубо сколоченных столах — огромные миски, керамические жбаны и деревянные доски и металлические противни с едой — большие куски мяса и птицы, живописная груда овощей, среди которых жизнерадостным золотом выделялись целые початки вареной кукурузы. На длинные деревянные лавки были наброшены то ли шкуры, то ли овчина, под потолком вязанки трав, и повсюду, кроме светильников, чадящих маслом, огромное количество свечей, неровный свет от которых дрожит и вводит в головокружение. Все настолько отвечает подлинной грубой реальности средневековой корчмы, что не сразу понимаешь, что вокруг тебя идет театрализованное представление.

Не успел я толком разглядеть весь этот непривычный антураж, как ко мне подскочила юркая цыганка в широченной юбке, подолом по полу, и в просторной белой блузке, из которой, казалось, вот-вот выпрыгнут огромные шары ее грудей. В руках она держала огромный тесак, смахивающий на турецкий ятаган, которым жестикулировала так яростно, что я не на шутку озаботился, опасаясь еще и здесь попасть под раздачу. Цыганка чуть ли не набросилась на меня, громко и довольно-таки грубо спрашивая, чего я тут потерял. Должен признаться, что я несколько растерялся, но, оглядевшись и увидев улыбающуюся публику, я только теперь понял, что все это вечерний спектакль, предназначенный для развлечения посетителей и лучшего переваривания ими предлагаемой грубой, по законам средних веков, еды, а я совсем некстати оказался частью этого представления, которое идет здесь давно и успешно.

Не отвечая, стараясь лишь неловкой улыбкой показать, что я все понимаю, дескать, только отстаньте от меня, я попытался пройти вглубь, чтобы лучше рассмотреть корчму. Вниз, в подземелье, вела узкая винтовая каменная лестница. С едва скрываемым раздражением — не люблю я такие лестницы, ведущие неизвестно куда, — я все-таки стал спускаться вниз, но тут же столкнулся с официантом в пиратской бандане с двумя огромными подносами с едой в поднятых напряженных руках. Мне пришлось отступить, так как разминуться на этой лестнице не было никакой возможности. В конце концов я спустился вниз — в тесное мрачное подземелье, весь потолок которого был облицован… человеческими черепами. Мне стало жутковато, и, видимо, скрыть этого я не сумел, так как публика вовсю стала потешаться надо мной. С трудом повернувшись в жаркой тесноте, отметив уже по ходу, что посетители едят руками, пользуясь только ножом, а сбоку какой-то укротитель разворачивает толстенного удава, оборачивающего его шею в несколько витков, я с еще большей поспешностью оставил это средневековье и выскочил на пустынную улочку.

По лестнице, что ведет прямо к Граду, спускались редкие туристы — последние на сегодня покорители королевского холма. Рядом, в картинной галерее художников Бенони, с большого полотна со вселенской тоской в глазах на меня сочувственно смотрел «вечный жид» — носитель печали. На других полотнах в искривленном эллиптической перспективой пространстве виднелись шпили, башни и крыши нестареющей Праги, а лукавый уличный фигляр пытался натаскивать ручную сороку на ювелирные изделия, предлагая ей в качестве примера золотую ложку, но сороке, судя по картине, больше приглянулся золотой зуб своего учителя и хозяина. После душной обстановки средневекового мракобесия, так искусно имитированного в ресторане «У короля Брабантского», от картин на белых стенах веяло покоем и непередаваемой красотой.

Я внутренне поднялся над всей этой мирской суетой и с высоты невысокого птичьего, я бы сказал, воробьиного, полета попытался обозреть весь этот день: он был пронизан неудачами, и лишь «Малый салон» ресторана «У золотой груши» волшебным ларцом, источающим тепло и яркий свет, скрашивал его. С таким итогом уходить на ночлег было нельзя. Я прислушался к себе: рисовая лапша с кусочками куриной грудинки уже растворилась, ожог от горячего козьего сыра, правда, никуда не делся, а сладость и нежность грушевого пирога с бельгийским шоколадом вспоминались как дивный и далекий сон — можно было, пренебрегая всеми заповедями о здоровом образе жизни, зайти в ресторан и наесться как следует на ночь, но ошибиться было нельзя — я должен был перебороть тенденцию этого дня и навсегда покончить с неудачами.