Предел Скорби. Китайские Рассказы. Хайлак - страница 47
Затѣмъ я невольно перевелъ глаза на госпожу Ханъ-Ми.
Веретено быстро вертѣлось въ ея рукахъ, и она не глядѣла на насъ; сидѣвшая около нея Ліенъ тоже прилежно пряла, но по покраснѣвшимъ ея ушамъ я догадался, что она внимательно прислушивается къ нашему разговору.
Маджи вначалѣ былъ восхищенъ моимъ проектомъ, и мы на слѣдующій же день принялись за уроки.
Радость мальчика, впрочемъ, продолжалась не долго. Оказалось, что насколько для европейцевъ страшна китайская грамота, настолько же труденъ для китайскаго ума механизмъ нашего говора и чтенія.
Маджи, разбиравшій довольно бойко простѣйшія китайскія буквы, никакъ не бралъ въ толкъ нашихъ звукосочетаній. Сначала я пробовалъ учить его по звуковому методу, но наши согласные совершенно не доступны для произношенія врозь китайской гортанью. Ш, б, д… – шипѣніе, бурленіе, возбуждали сначала громкій всеобщій смѣхъ, а затѣмъ… уныніе, конечно – въ ученикѣ. Я перешелъ къ старому испытанному методу нашихъ дьячковъ и отставныхъ солдатъ. Дѣло какъ будто наладилось, мальчикъ быстро выучилъ названіе знаковъ, но сложеніе ихъ долго оставалось для него непреодолимой задачей.
– Бе-А!… – повторялъ онъ уныло… – Бе-А!
– Ба! – подсказывала иногда потихоньку изъ дальняго угла Ліенъ.
Такая невоздержанность вызывала обыкновенно рѣзкій выговоръ со стороны матери; я же не осмѣливался ни защищать дѣвочку, ни предложить ей учиться, тѣмъ болѣе, что Ханъ-Ми въ послѣднее время стала особенно бдительно и ревниво наблюдать за нами и не позволяла дѣвочкѣ даже приблизиться ко мнѣ. Сейчасъ же слѣдовалъ грозный окрикъ, и… синяя занавѣсъ упускалась величаво на семейный очагъ. На помощь къ намъ пришли уроки рисованія. Маджи очень увлекался ими и дѣлалъ большіе успѣхи. Обѣ женщины съ любопытствомъ разсматривали нарисованныя имъ изображенія предметовъ, сравнивали ихъ съ образцами и дѣлали нерѣдко дѣльныя замѣчанія.
Ханъ-Ми, какъ истая образованная китаянка, знала толкъ и, видимо, любила живопись. Когда мы съ Маджи попробовали писать акварельными красками, и мать и сестра не выдержали и, столпившись у стола, внимательно слѣдили за нашей работой. Глаза Ліенъ горѣли, и она то и дѣло восторженно восклицала, восхищалась или порицала неудачные мазки брата. Тогда я обратился къ Ханъ-Ми съ предложеніемъ позволить учиться и Ліенъ…
– Зачѣмъ ей… большеногой! – хмуро отвѣтила мать и отошла отъ стола.
Я не унимался и на слѣдующій день за обѣдомъ повторилъ мое предложеніе. Я сталъ доказывать, что и для Маджи будетъ лучше, если онъ будетъ заниматься въ обществѣ. Такъ какъ я недавно по собственному почину увеличилъ свою квартирную плату, то Ми привѣтливо улыбался и на все кивалъ утвердительно головою. Мать ворчала неохотно, но, въ концѣ концовъ, согласилась. Большая кухня Ми-ло-вань-о превратилась въ сплошную школу. По утру занимался я, изслѣдуя всѣ тайны и прелести китайской литературы и двадцати тысячъ ея знаковъ; послѣ обѣда же самъ превращался въ учителя, заставлялъ моихъ маленькихъ друзей произносить твердые русскіе звуки, затѣмъ училъ ихъ арифметикѣ, разсказывалъ кое-что изъ естественной исторіи, географіи, причемъ часто по этимъ вопросамъ возникали у насъ пренія съ почтенной Ханъ-Ми; она, напримѣръ, утверждала, что гортань прямо сообщается съ сердцемъ и что душа помѣщается въ печени. Наконецъ, мы рисовали всѣ вмѣстѣ прилежно и въ добромъ согласіи.
Время бѣжало; я сжился съ семьей моего Сянь-шаня. Они перестали меня чуждаться и даже часто обращались ко мнѣ съ жалобами другъ на друга или за совѣтомъ въ случаѣ какихъ-нибудь внутреннихъ неурядицъ. Въ этой средѣ я все продолжалъ дѣлать открытія; Ханъ-Ми по прежнему курила опій, это я зналъ, но и моего Сянь-шаня я встрѣтилъ неожиданно на улицѣ съ пріятелями, разодѣтаго и возбужденнаго…
– Это пригласилъ нашего ничтожнаго слугу купецъ въ ресторанъ обѣдать… Слабосильнымъ умомъ своимъ онъ помогъ ему въ одномъ дѣлѣ мало-мало… въ посольствѣ… И платье на неуклюжей спинѣ его не ему принадлежитъ, а нанятое… Не могъ же онъ пойти въ своихъ нищенскихъ лохмотьяхъ… – оправдывался Ми на слѣдующій день. Онъ не просилъ меня о тайнѣ, но, видимо, былъ доволенъ, что я не сказалъ никому изъ домашнихъ о нашей встрѣчѣ.