Предел Скорби. Китайские Рассказы. Хайлак - страница 55
– Нѣтъ! зачѣмъ же!? На какомъ основаніи? – протестовалъ я, пораженный ея окончаніемъ.
– То же самое – предки! – продолжала она горячо. – Вѣдь предки то же, что родина, о которой такъ много пишутъ въ вашихъ книгахъ, по которой тоскуете вы… Вѣдь я не молюсь имъ… У насъ не молятся предкамъ. Жертвы, которыя мы имъ приносимъ: кадило, плоды, цвѣты… это только постоянное напоминаніе о нихъ, выраженіе нашей благодарности имъ, нашей памяти о ихъ трудахъ, подвигахъ и добродѣтеляхъ… Мы это дѣлаемъ не для нихъ, а для себя, для укрѣпленія въ себѣ хорошихъ намѣреній… Вѣдь почтенный мой учитель пишетъ ежемѣсячно письма къ своей матери?!. Я не вижу разумныхъ поводовъ, чтобы этого не дѣлать и огорчать отказомъ въ моленіяхъ мою мать, портить наши отношенія съ сосѣдями… Вѣдь всѣ сейчасъ же замѣтятъ, что у насъ отсутствуетъ алтарь предковъ… Что мѣшаютъ цвѣты, поставленные въ вазахъ по угламъ полки?.. Вѣдь они веселятъ глаза! Неправда ли?.. Вѣдь самъ мой уважаемый учитель, я замѣтила, любить цвѣты?.. – добавила она съ улыбкой. – Жертвенные плоды мы вѣдь поѣдаемъ или раздаемъ бѣднымъ… Нѣтъ, этого вы не требуйте отъ насъ!..
– Я ничего не требую…
– Вы, правда, не требуете… Но вы такъ презрительно и сурово смотрите на меня тогда, что мнѣ больно, что мнѣ стыдно… Во мнѣ просыпаются какія-то мучительныя сомнѣнія…
– Противъ этого я ничего не подѣлаю…
Дѣвушка замолкла и опустила голову внизъ. Мы нѣкоторое время молчали. Монастырскіе колокола вдругъ ударили дружно и гулко. Ліенъ вздрогнула.
– Это правда! Но вы научите меня… Вы такой умный, такой добрый… Что дѣлать, какъ устроить, чтобы я опять стала… могла, какъ раньше, молиться и жить какъ раньше?… Раньше все было – такъ просто, теперь все… спуталось…
– Опять… варварскій голосъ твой разбудилъ меня!.. Замолчи, большеногій попугай!.. – пробормотала Ханъ-Ми, просыпаясь въ своихъ креслахъ, послѣ короткой дремоты. – Складывай свои бумаги… и принимайся за ужинъ… Скоро придетъ отецъ!..
На этотъ разъ я даже радъ былъ ея вмѣшательству. Я вышелъ въ монастырскій садъ, полный благоуханія и вечернихъ тѣней. Я отыскалъ въ укромномъ уголкѣ мшистый камень и присѣлъ на немъ. И меня, я чувствовалъ, покидало спокойствіе, и осаждали многіе вопросы, и давно я уже не могъ молиться, какъ раньше!.. Но сильнѣе всѣхъ говорило во мнѣ состраданіе къ Ліенъ.
– Хао! Старшій нашъ братъ отдыхаетъ! Старшій нашъ братъ уже откушалъ свой ужинъ?.. Пусть старшій братъ, возвращается поскорѣе домой… Падаетъ роса, а съ ней приходятъ лихорадки… – раздался вблизи меня знакомый голосъ.
Я вздрогнулъ отъ неожиданности, но послушался, всталъ, и мы вмѣстѣ съ тучнымъ улыбающимся монахомъ пошли по широкой тропинкѣ, еще свѣтлой, среди чащи быстро темнѣвшаго сада.
– Старшій мой братъ печаленъ и задумчивъ…
Пусть старшій братъ не забываетъ, что величайшіе мудрецы напрасно старались разгадать загадку жизни…
– Такъ какъ разгадка ея въ самомъ бытіи, которое и есть ея источникъ… Змѣй, кусающій свой собственный хвостъ! – окончилъ я тысячу разъ слышанное отъ него поученіе.
– Совершенно вѣрно!.. – спокойно согласился онъ. – Такъ сказалъ великій учитель Фо!
Наступило унылое время зимнихъ дождей, когда все и даже надоѣдливый гулъ монастырскихъ колоколовъ казался сдавленъ и хриплъ. Затѣмъ подошли наши рождественскіе праздники, которые мы встрѣтили сообща довольно весело у управляющаго. Въ числѣ приглашенныхъ, какъ православный, былъ и мой Сянь-шань. Онъ держалъ себя съ большимъ достоинствомъ, усиленно старался говорить по-русски, не смущаясь шутками Стежнева и смѣхомъ присутствующихъ. Одѣтъ онъ былъ великолѣпно, въ шелковое фіолетовое, узорчатое платье. Я, видѣвшій его въ Пекинѣ въ періодъ крайней нужды одѣтымъ не менѣе нарядно, сильно подозрѣвалъ, что и эти шелки взяты на прокатъ. Но я ошибся. Сянь-шань на новой должности быстро оперился. Его столъ и домашняя обстановка замѣтно улучшились. Благодаря стараніямъ Ліенъ, которая въ сущности завѣдывала всѣмъ въ домѣ, чистота и порядокъ царствовали тамъ для китайцевъ необычные. Наконецъ, у Сянь-шаня стали водиться, несомнѣнно, деньги. Онъ то и дѣло, подъ предлогомъ „дѣлъ“, отлучался въ городъ и проводилъ ночи внѣ дома. Чтобы избавиться отъ воркотни Ханъ-Ми, онъ отпускалъ ей въ такихъ случаяхъ большія суммы денегъ на покупку опіума или прямо приносилъ ей шарики его, какъ городской гостинецъ. Несчастная все болѣе и болѣе худѣла, воспаленные глаза ея безпокойно бѣгали по сторонамъ, а руки и ноги безсильно гнулись и дрожали, неспособныя ни къ какой работѣ. Ліенъ замѣчала все это, и грусть не покидала уже ея нѣкогда веселаго и оживленнаго личика. Согласно китайской морали, она не дѣлала все-таки никогда малѣйшаго замѣчанія родителямъ ни въ глаза, ни за глаза. Казалось, она не позволяла себѣ задумываться ни о своемъ положеніи, ни о своемъ будущемъ.