Предупреждение путешествующим в тумане - страница 37

Я достал и протянул следователю.

— Хорошо, проверим. Небось залапали ее?

— Не без того.

— Придется вам пальчики свои оставить. Чтобы мы могли своих от чужих отличить, — , он улыбнулся.

— А потом я смогу идти?

— Вы что, — он хмыкнул, — думаете, я сейчас достану из кармана наручники? Конечно, идите.

С улицы я позвонил Бессоновой.

— Слушаю, — голос у нее был сугубо официальный, — ничего не поделаешь — наркологический диспансер.

— Доктор, — прогнусавил я, — у вас доброе сердце. Уделите мне пятнадцать минут.

— Что такое? — Доктор, когда я нервничаю, мои железы начинают выделять эндорфины. А действие этих эндорфинов, я прочитал в книжке, все равно что опиума. Так вот, нервничаю я последнее время довольно часто и боюсь, как бы не стать вашим клиентом.

— А, это ты, — я почувствовал, как она смутилась. — Ничего страшного. Это вполне естественный процесс — защитная реакция организма на… Однако слушай, у тебя неплохие познания в медицине…

— Чай в городе живу. Так как насчет аудиенции?

— У меня прием, ты же знаешь.

— Тогда я приду на прием. Пропустите без очереди? По знакомству?

— Этого еще не хватало. Ладно, подожди в сквере напротив.

…Я сидел на скамейке и думал о смерти. Нет, настроение у меня было неплохое, сам толком не пойму, почему думал об этом. Просто когда из жизни уходят друзья или даже просто знакомые, с ними вместе уходит и часть тебя самого. Ведь каждый из нас — это сотни людей, из которых «я» в собственном восприятии — лишь единственный образ из множества. Остальные — то, каким тебя видят и помнят люди, с которыми когда-либо общался. Тем более что жизнь наша и есть это самое общение. Поэтому на самом деле человек умирает лишь когда его забывают.

В этом вся и штука.

У меня много друзей. Одних я не видел по многу лет, других, увы, никогда уже не увижу. Но я продолжаю мысленно говорить с ними, выслушивать и спорить. И с былыми, и с нынешними. Их образы с одинаковой силой живут во мне, меняются, стареют вместе со мной. Но, главное, продолжают существовать.

Мне кажется, душа человеческая обитает в памяти людей. И не потому ли мы так боимся смерти, что предчувствуем забвение? Не сейчас же, сразу, а лет через пять, десять…

А Громову так никто и не помнит, подумал я. Разве что Бессонов? Но кто помнит о нем?

Наконец появилась Нина. Она села рядом со мной на скамейку, закинув ногу на ногу, из-под пальто выскользнул край белого халата. Я как-то не представлял ее в белом халате. Трудно поверить, что у женщины, особенно если она тебе нравится, есть иной мир, неведомый тебе.

— Итак, — сказала она, — что случилось?

Я достал носовой платок — теперь наконец-то свой — и высморкался.

— Многообещающее начало, — она улыбнулась. — Сейчас выпишу тебе рецепт.

— Проблема не в насморке, — я сложил платок и сунул его в карман. — Мне нужна твоя консультация по другому вопросу.

— Вот как?

— Да. Скажи, может ли человек, употребляющий наркотики, покончить жизнь самоубийством из боязни попасть в лечебницу?

— Ты имеешь в виду наркомана? Эта публика довольно издерганная, часто находится в состоянии депрессии… Да, такой вариант не исключен.

— Зачем ты так казенно говоришь: публика, вариант?.. По-моему, несчастные ребята между молотом и наковальней…

— Одного моего товарища — он работал в психиатрической больнице — убил наркоман. Пронес с собой нож — и…

— Что же их так пугает? Лечение? Или излечение?

— Методы несовершенны, понимаешь? Довольно болезненны, я бы даже сказала — мучительны. Период абстиненции, уколы, обстановка…

— Скажи, а твой муж… ну, консультировался с тобой по наркологическим вопросам?

— Нет. Если только вскользь…

— А он вел какие-нибудь записи или, скажем, дневник?

— И ты об этом?

— А кто еще интересовался дневниками Бессонова?

— Не помню, кажется, кто-то из знакомых.

— Давно?

— На днях.

— И что ты ответила?

— Сказала — не знаю. Я в его бумагах не копаюсь.

— И все? -

И все. По какому праву ты меня допрашиваешь?

— Мне надо знать правду.

— А я что, по-твоему, ее скрываю?

— Выходит, что так.

Несколько секунд она сидела, задумчиво уставясь перед собой. Потом встрепенулась.

— Со мной никогда еще никто не разговаривал таким тоном, — сказала она.