Прелесть пыли - страница 27
Партизаны оказались в огненном кольце взрывов, хоть и не все бомбы взорвались. Но они продолжали бежать очертя голову. Лучше бы и не было у них головы. Не до нее сейчас было. Мешала она.
И вот наконец они разом упали и остались неподвижно лежать на земле.
«Аист» повернул восвояси. Поразвлекся, теперь можно отправляться дальше.
Бойцы подняли головы, переглянулись.
Голый встал, оперся на пулемет, не в силах перевести дыхание. Каждая жилка в нем дрожала от напряжения. Зачем он встал, он тут же забыл.
Мальчик сел, сложил руки на коленях и опустил на них голову.
Самолет уходил за горизонт.
Голому удалось наконец сделать несколько глубоких вздохов.
— Гады! — сказал он.
Еще некоторое время они молча старались отдышаться. Мальчик сидел на земле, а Голый стоял, опершись на пулемет, с лица его не сходило удивление.
— Гады! — повторил он немного погодя.
Мальчик медленно поднялся.
— Можно было ударить по нему, — сказал он. — Особенно из пулемета.
— Верно. Да кто же знал!
— Поди вспомни обо всем в такой горячке.
— Да куда уж там, — подавленно сказал Голый.
— Из винтовки тоже можно было.
— Гады! — выдохнул Голый.
— В другой раз будем умнее, — сказал мальчик. — Мне еще не приходилось стрелять по самолету. В другой раз он так легко не уйдет.
— Как же я забыл про пулемет? — сказал Голый.
Мальчику захотелось его утешить.
— Да я лучше сто раз пойду на блиндаж, чем один раз с этой сволочью биться.
— Налетел как ястреб.
— Не такая уж легкая задача, скажу тебе, сохранить людские силы под таким огнем. Сомневаюсь, что нам удалось бы его подстрелить. Этому надо специально учиться.
На душе у Голого было тяжело. И становилось все тяжелее. Его не покидало чувство недоумения. Нападение самолета застало его врасплох. У партизан никогда не было такого количества патронов, чтобы забавляться с самолетами. Такой поединок требовал не одного ящика патронов. Да и самолетам редко удавалось нанести партизанским частям серьезный ущерб, хотя время от времени они и выхватывали из их рядов лучших товарищей.
— Ты выбрал чистое поле, и это действительно было мудро, иначе бы нам несдобровать. Значит, когда-нибудь мы все-таки доберемся до картошки.
Голый поднял руку.
— Солнце! Почему ты позволяешь себя оскорблять? Земля, поле — все не мое, все чужое! А пшеница зовет домой! Все будет хорошо. Все кончится хорошо. Путь наш подходит к концу. Роса счастья уже сверкает на ветвях.
И, к великому удивлению мальчика, он утер с глаз горькие слезы.
Они забрели в настоящую пустыню.
— Солнце уже высоко, — объявил Голый.
— Время забот не знает!
Под ногами была твердая, каменистая поверхность; тонкий слой скудной почвы с трудом питал хилую траву. Овцы не попадались, хотя опустошение в значительной мере было делом их зубов. Ведь война только траву и щадит.
Местами они натыкались на завалы камней. Будто из земли вдруг забил фонтан камней всевозможных размеров и форм. Местами надгробными памятниками торчали огромные плиты, которые надо было обходить.
Все вокруг дышало заброшенностью, запустением, словно тут был какой-то иной мир. Казалось, за этой мертвой котловиной их встретит удача. Души их расцвели надеждой.
— Смерть, как назойливый шмель, жужжит над ухом, — вдруг тихо произнес Голый, как бы отвечая на свою мысль.
Почти все время шли молча, глядя под ноги и выбирая путь полегче. Неровности и даже небольшие камни обходили. Силы снова постепенно таяли. Но они шли все вперед и вперед. Шли, чтоб занять свое место в общем строю.
Долго, очень долго они молчали, и не потому, что им не о чем было говорить.
Горизонт, край котловины, приближался быстрее, чем они ожидали, и, перебравшись через хребет, расцвеченный деревьями, они увидели небольшое село.
— Видишь, — сказал Голый. — Я был уверен, что мы встретим мирное село.
Они были убеждены, что село уготовано здесь для них, и без малейших колебаний направились прямо к нему. Возле тропы, по которой они шли, крестьянин рубил граб. Он издали окинул их беглым взглядом и продолжал работать. А когда они поравнялись с ним, он, так и не обернувшись, еще яростней замахал топором. На приветствие крестьянин не ответил.