Прерванное молчание - страница 47

Ах да! Я же теперь Джон Салливан!

— Да, все в порядке. Я просто немного устал.

— Хотите, сопровожу вас до ближайшего мотеля, где вы сможете отдохнуть? У вас есть деньги, мистер Салливан?

— Спасибо, офицер, я сам справлюсь, если только вы подскажите мне, сколько до ближайшего мотеля.

— Через пару миль съезд. Будьте осторожны. Счастливого пути.

Я машу ему рукой, завожу мотор и через две мили съезжаю с шоссе.

Я лежу на кровати и не могу остановить с сумасшедшей скоростью несущийся поток мыслей. Я думаю, кажется, обо всем, но больше всего я думаю в этот момент об Элис. Она была единственным, что нравилось мне в моей дерьмовой жизни. Она была единственным, что мне дорого, она была единственным человеком, которому я мог верить, но я оставил ее в том доме на озере. Я даже не попрощался, не в силах ничего ей объяснить, не в силах смириться с тем, что произошло.

Я не имел никакого права прикасаться к ней! Даже думать об этом! Я не смог бы рассказать ей, почему поступил так. Я никогда не смог бы рассказать, а она никогда не смогла бы понять, что для меня понятия секс и любовь не могут лежать в одной плоскости. Да и кому я вру, понятия любовь для меня вообще не существует. Я не знаю, что это такое. Зато я очень хорошо знаю, что такое секс, и я также знаю, что он никогда не может иметь ничего общего с тем, кто тебе по-настоящему дорог, с тем, кому бы ты никогда не хотел причинить боль. Я могу заниматься сексом со всеми другими женщинами — это ничего не значит. Они ничего не значат, и мне наплевать, причиняет ли это им боль. Я могу заниматься с ними сексом, потому что все они врут мне, повторяя, какой я красивый, какой замечательный. Я не думаю о них. Мы трахаемся, а потом расходимся в разные стороны, потому что только так и должно быть.

Возможно, сейчас где-то в глубине души я знаю, что все мои представления о мире вывернуты наизнанку, но это не упрощает ничего. Я твердо верю лишь в то, что уяснил с детства. И как бы я ни притворялся, как бы ни старался казаться нормальным, я всегда знаю, чем являюсь на самом деле.

Все они, окружающие меня люди, возможно, вполне нормальны. Они не представляют, как можно поднять руку на собственного отца, как можно не целовать друг друга, как можно не праздновать Рождество, и почему особенно хреново становится в свой день рождения. Для них, для всего мира, это непонятно. Для меня это так же очевидно как восход солнца или смена времен года. Я слушаю рассказы о семье, я смотрю на то, как Том и его жена Лола смеются и шутят со своими уже взрослыми детьми, и я абсолютно уверен, что все они врут. Я уверен, что на самом деле, все обстоит совсем не так, что за ширмой благополучия скрывается гора скелетов, и только удивляюсь про себя, как им удается так искренне улыбаться. Я не верю в счастливые истории, но стараюсь не показывать этого. Я стараюсь убедить себя в том, что не прав, но весь мой мир давно убедил меня в обратном. Для меня семья, боль, секс, ненависть, злость, — синонимы. Я не могу позволить Элис увидеть все это, не могу позволить ей увидеть, насколько уродлив я на самом деле. Но и скрывать от нее себя я тоже больше не могу. Поэтому единственный выход теперь — бежать.

Черт возьми, хотелось ли мне заняться сексом с Элис? Конечно, с самого первого дня. Мне хотелось обнять ее, поцеловать, но я знал, что это неправильно. Она слишком дорога мне. Она никогда не врала, никогда не жалела меня, никогда ни на чем не настаивала. И поэтому я не имею никакого права прикасаться к ней, никакого права целовать ее, что бы она ни говорила. И уж тем более, между нами не может быть секса. В моем представлении это ненормально, а я так отчаянно пытаюсь стать нормальным, так отчаянно пытаюсь ничего не испортить. В итоге, я, кажется, окончательно запутался.

Мне было больно оставлять Элис, ведь с ней я как никогда чувствовал себя хорошо. Но, во-первых, я уже давно привык к боли, а, во-вторых, я знаю, что не заслуживаю ничего хорошего.

Я думаю о своей сестре Дженни и завидую ей. Как бы я хотел проснуться завтра утром в каком-нибудь мотеле и не помнить ничего из своей прошлой жизни. Не помнить, какое я ничтожество, не помнить, сколько боли причинил ей, не чувствовать свою вину. Но и этого, видно, я тоже не заслужил. Новое имя, как оказалось, совершенно ничего не значит. Память — вот, что играет главную роль. И пока жива память, черта с два ты сможешь начать новую жизнь, черта с два ты сможешь получить второй шанс и не просрать его. Пока ты помнишь, ты так и будешь спотыкаться о свои воспоминания, так и не сможешь продвинуться вперед. Кем бы ты ни хотел стать, ты все равно останешься лишь тем, кто ты есть — паршивой дрянью, захлебывающейся собственной болью и ненавистью.