При дворе императрицы Елизаветы Петровны - страница 56

Приятные черты юного лица голштинского барона произвели, по-видимому, прекрасное впечатление на Ивана Ивановича Шувалова, и он обратился к нему по-французски:

   — Я очень сожалею, что вам пришлось провести свою первую ночь в Петербурге в заключении. Императрице уже известны все обстоятельства, и она убеждена в вашей невиновности. Садитесь, пожалуйста, к нам! Мы сами отвезём вас в вашу гостиницу, и я надеюсь, — улыбнувшись, прибавил он, — что таким образом вы будете вполне удовлетворены за все перенесённые вами неприятности.

Молодой человек, ошеломлённый происшедшим, едва мог найти несколько слов для выражения своей благодарности и сел в сани.

Иван Иванович быстро послал прощальный привет, солдаты взяли на караул, поручик Пассек отдал честь, и сани помчались на противоположную сторону Невы.

Недалеко от гостиницы Евреинова им попались навстречу Завулон Хитрый и Брокдорф, направлявшиеся во дворец, чтобы пробраться через известный еврею потайной ход к великому князю.

Завулон при виде саней с сидевшими в них вельможами поклонился почти до земли и испуганно посмотрел им вслед.

   — Это что такое? — воскликнул Брокдорф. — Обманывает ли меня зрение, или я действительно видел сейчас Ревентлова сидящим между этими двумя вельможами?

   — Конечно, высокочтимый господин барон, — едва слышно и дрожа всем телом, ответил еврей, увлекая за собой Брокдорфа, — конечно, это был фон Ревентлов, которого арестовали третьего дня... Пойдёмте скорее, не оборачивайтесь! Бедняга, мне всё-таки очень жаль его. Его молодая кровь ещё на днях так горячо кипела в нём!

   — Так что же с ним такое? — спросил фон Брокдорф, поспешая за быстро шагавшим евреем. — Кто эти господа, с которыми он ехал? Сидели они очень гордо, а их скороходы бесцеремонно разгоняли народ с их пути.

   — Говорите, пожалуйста, тише, пожалуйста, тише! — попросил Завулон, всё ускоряя шаги. — Это были его высокопревосходительство Иван Шувалов, обер-камергер её величества, и сам начальник Тайной канцелярии, генерал Александр Шувалов. Боже отцов моих, будь милостив ко мне! С вашим юным земляком дело плохо. По-видимому, о его поступке знает сама императрица; быть может, англичанина он даже убил или совершил какое-нибудь особенно тяжкое преступление, так что начальник Тайной канцелярии сам везёт его на допрос. Да поможет ему Иегова, а мы ничего не можем сделать ему. Да охранит нас Небо от опасности самим попасть в его историю.

   — Кой чёрт свёл меня с этим человеком! — воскликнул Брокдорф. — Вы можете удостоверить, Завулон, что я вовсе не знаю его, что я никогда и ни в каких отношениях не находился с ним и что он встретился мне лишь при въезде сюда. Вперёд наука мне никогда не связываться с уличными бездельниками.

Разгневанный, продолжая браниться, Брокдорф последовал за евреем, поспешно увлекавшим его за собою.

Только дойдя до Зимнего дворца, Завулон замедлил шаги. Здесь они некоторое время прошлись по панели, прежде чем войти в маленькую дверь. Сидевший внутри швейцар, по-видимому, хорошо знал Завулона и дружески поздоровался с ним.

   — Его императорское высочество приказал мне принести ему некоторые редкие вещи, — сказал еврей, низко кланяясь швейцару.

   — Ступайте наверх, — ответил тот, — их высочества уже вернулись к себе, государыня отпустила всех, и все экипажи разъехались.

Еврей повёл Брокдорфа тёмными ходами, по узким и витым лестницам, и привёл в коридор, примыкавший к передней великокняжеских покоев. Здесь он осторожно постучал в одну из дверей и, пропустив вперёд Брокдорфа, вступил за ним в большую светлую комнату, очень опрятную и уютную, обставленную по-старомодному, без всяких затей. Посреди комнаты стоял большой, покрытый бумагами письменный стол; за ним в высоком удобном кресле, с пером в руке, склонившись над раскрытой тетрадью, сидел невысокого роста, худощавый человек, весь в чёрном, тщательно причёсанный и напудренный. Несмотря на то что его бледное лицо, острый, выдающийся нос, тонкие и крепко сжатые губы и глубоко сидящие, но ещё живые и умные глаза показывали, что золотая пора юности этого человека давно миновала, по тонким, болезненным чертам его лица всё же трудно было определить его возраст. Он отложил перо в сторону, не особенно дружелюбно, но и без всякого высокомерия, наклонил голову в ответ на низкий поклон Завулона и в кратких, но резких словах пригласил вошедших снять шубы. Затем он пристально и испытующе уставился на Брокдорфа, ничем не выдавая в то же время своих впечатлений.