При дворе императрицы Елизаветы Петровны - страница 55

Он прикоснулся к портрету губами и снова закрыл перстень с таким благоговением, с каким только верующий может относиться к своей святыне.

Нарышкин с чувством живейшего участия следил за великим князем, характер которого заключал в себе такие удивительно противоположные черты и такие непонятные крайности.

Но он ничего не успел ещё ответить на страстную отповедь Петра Фёдоровича, как в комнату вошёл сержант Бурке и доложил, что приехал барон Пехлин, министр Голштинского герцогства, находившийся в Петербурге, и просит у его высочества аудиенции, чтобы доложить ему текущие дела по управлению его страной.

   — А, мой голштинский министр! — воскликнул великий князь. — Что ему надо? В моём славном герцогстве нечем править, или, вернее, мне мало дают там править, — горько прибавил он. — Постоянно одна и та же история! Хотят получить с меня деньги, между тем как в других странах, наоборот, правители получают деньги со своей страны. Деньги — это такая вещь, которой у меня совсем нет, и всё же я с удовольствием помог бы своей милой родине! Ну, да ладно, всё равно, послушаем, чего он хочет, а вы, мои друзья, ступайте к моей жене и займите её; она, я думаю, страшно скучает, так как не умеет найти себе здоровые развлечения, которыми я наполняю своё время. Книги, над которыми она постоянно корпит, окончательно иссушат её голову. Она, правда, не глупая, но вечное чтение в конце концов сведёт её с ума. Ступайте к ней и поболтайте с нею до обеда, пока я здесь, — не то с насмешкою, не то с болью докончил он, — займусь государственными делами моей страны.

   — Я просил бы вас, ваше императорское высочество, ненадолго отпустить меня, — сказал Нарышкин. — Я приготовил для великой княгини небольшой сюрприз, который хотел бы принести сюда.

   — Сюрприз? Это очень хорошо, я люблю сюрпризы — их слишком мало бывает у нас. Тогда иди ты к жене, Сергей Семёнович, поболтай с ней немного и отними у неё книги, главным образом отними у неё книги. Право, жалко будет, если она повредит ими свой рассудок!

Салтыков поклонился, причём мимолётная краска залила его лицо, и удалился с Нарышкиным, а великий князь приказал камердинеру ввести барона Пехлина.

Александр Иванович и Иван Иванович Шуваловы, при приближении которых толпа почтительно расступилась, через несколько минут переехали Неву и остановились пред воротами крепости. Часовой вызвал караул, и спустя несколько мгновений поручик Пассек, во главе роты преображенцев, отдавал им честь, поражённый таким неожиданным и необычным посещением двух высоких сановников.

   — Вчера сюда привезли арестанта, — обратился к Пассеку Александр Шувалов, — его арестовали на площади за драку.

   — Так точно, ваше превосходительство! — ответил Пассек. — Он немец из Голштинии и называет себя бароном Ревентловом.

   — Приведите его сюда, — сказал Иван Иванович Шувалов, — он невиновен. Он, правда, не исполнил указа её величества, нашей всемилостивейшей государыни; но он был вынужден к тому одним из тех англичан, которые полагают, что им всё дозволено. Мы нарочно сами приехали сюда с братом, чтобы объявить ему, что он свободен, и увезти его с собой.

Эти слова вызвали всеобщее удивление, и даже лица стоявших под ружьём солдат изумлённо вытянулись. Действительно, обстоятельство совершенно исключительное: двое таких могущественных и влиятельных придворных, как наводивший на всех трепет начальник Тайной канцелярии и осыпанный милостями императрицы её любимец обер-камергер, явились лично освободить из заточения какого-то незначительного иностранца. Поэтому Иван Иванович Шувалов мог быть уверен, что этот случай в самое короткое время станет известен всему Петербургу и не только вызовет раздражение в английском посольстве, но и принесёт ему ещё популярность, так как народ инстинктивно не любил англичан, несмотря на то что правительства обеих стран находились в самых лучших отношениях и даже большая часть русской торговли была сосредоточена В английских руках.

Поручик Пассек поспешно возвратился в крепость, чтобы возвестить барону Ревентлову о его чудесном освобождении. Последний после двух беспокойных ночей сидел в каземате, погруженный в мрачную задумчивость. Наскоро рассказав ему все обстоятельства его освобождения, Пассек накинул ему на плечи его шубу и повёл молодого человека к выходу. Барон ломал себе голову, почему оба вельможи, фамилия которых была ему почти неизвестна, так заинтересовались его судьбой.