Приблудная Нюкжа - страница 8

В результате предпринятых экспериментов (а в них, кроме жажды наживы, была и понятная писательская любознательность) Егор Сергеевич убедился в следующем. Выложенные на чудодейственный поднос листы его опубликованных произведений, даже весьма удачных, в типографском, машинописном и рукописном виде, равно как и эти листы, подсунутые среди текстов «Вечеринки», оплате не подлежали. Это было зряшной тратой полива. Такие листы лишь желтели, слегка меняя формат, а при высушивании рассыпались в прах.

Сколько-то времени Егор Сергеевич, не занимая основной производственной площадки, проэкспериментировал с этими подметными листами в ведре, куда скопидомно сливал остатки волшебной жидкости, пока окончательно и бесповоротно не убедился — бесполезно.

В пользу того, что, помимо жажды наживы, писателем двигала и любознательность, говорит тот факт, что Спасов, взяв направление у участкового терапевта, даже сдал Нюкжину мочу на анализ, разумеется, под своей фамилией. И что же? Полученный им на другой день стандартный бланк не обнаружил никаких различий с имевшимся у него собственным анализом ни по каким параметрам, включая белок, эпителий и непонятную относительную плотность. Верь после этого поликлиникам…

Исследовательский зуд толкнул в эти дни Спасова на поступок малопочтенный, если не сказать — кощунственный. Из прекрасных дореволюционных изданий Гоголя и Достоевского, не проданных им даже в пик безденежья, Егор Сергеевич варварски изъял листы автографов прозы классиков и выложил этими листами Нюкжино отхожее место, под вечернее ее приседание.

…Собака сошла с подноса, Спасов глянул и вздохнул удовлетворенно и покаянно. Поднос был полон денег, на производство которых ушла вся выпущенная Нюкжей жидкость, причем масса денежной бумаги явно превышала массу выдранных автографов. Запредельная Справедливость не могла не оценить гениальных авторов, и она оценила их так, что Спасову не хватило ни прищепок, ни длины сушильной веревки (той, над батареей). И это были не современные инфляционные тысячи, а честные деньги тех самых времен. Спасов с любопытством разглядывал кремовые двухсотрублевки (большинство купюр) и белые сотенные, пленившие его внешним видом: черные рельефные двуглавые орлы по углам купюры, а посередине, в разомкнутом овале, — цифра «100» и надпись: «Сто рублей» — белые буквы на черной ленте. И гарантийное обязательство на каждой банкноте (и на единственной пятидесятирублевке, «красненькой») звучало солидно и торжественно: «Объявителю сей государственной ассигнации платит ассигнационный банк столько-то (200, 100, 50) рублей ходячею монетою».

Сии бы ассигнации да при жизни этим вечно безденежным гениям, особенно Федору Михайловичу, азартному и несчастливому игроку…

Егор Сергеевич тут же решил подарить часть купюр музею Достоевского, а остальные отдать приятелю, тому самому Николаю из Дибунов, у которого коварная Светка при разводе умудрилась оттяпать даже любимую нумизматическую коллекцию.

С этого памятного вечера Егор Спасов прекратил всяческие эксперименты, а идею сверхобогащения отринул. Хватит ему и гарантированного богатства за стошестидесятистраничную повесть.

Да и некогда ему стало отвлекаться и тратить эмоции на что-то постороннее, так захватило его собственное сочинительство.

Я уже говорил, что с появлением в квартире Нюкжи Спасову стало лучше работаться, уютнее, что ли, веселей. А в февральско-мартовское снежно-слякотное ненастье он почувствовал такой прилив творческих сил, какого не испытывал даже в молодости, в медвежьих углах тогдашних командировок. И как тогда, на полигонах, вдохновение его изливалось в стихи. Десятка два стихотворений было написано им в феврале, и он понимал, что это лучшая его лирика. Никогда прежде не прибегая к сонетной форме, он в две ночи написал венок сонетов, назвав его «Сны Земли». И трудно было сказать, о чем этот обвал метафор, чувств и ассоциаций. А после венка вновь пошла лирика.

Меж тем время шло. Из повести неотоваренной оставалась лишь последняя глава, за гонорарное качество которой Спасов не испытывал ни тени беспокойства. Это были лучшие страницы повести, что отмечалось и во внутренней редакционной журнальной рецензии. Тут описывалась варварская охота на лося и разгульная пьянка потом, тут окончательно выяснялись отношения, тут автор оставлял своего прозревшего героя перед крутым поворотом судьбы.