Пригоршня прозы: Современный американский рассказ - страница 52

— Стой тихо, — приказала она и пригнулась, держа его под прицелом.

Трейлер быстро приближался, до него оставалось шагов пятьдесят, когда, ни секунды не раздумывая, неожиданно для самого себя, Макрэй выскочил на дорогу.

Он бежал, он слышал свое частое дыхание, гудок трейлера ревел все сильнее, громадина надвигалась, что-то прожужжало над головой. Время почти остановилось. Ноги Макрэя отяжелели и подгибались, сил в них не было. В свете накатывающихся фар он видел свои протянутые вперед бледные руки, они словно хотели что-то схватить в воздухе, и тут трейлер пронесся мимо, сбив его воздушной волной под откос, в высокую сухую траву, которая колола кожу и хрустела, как сено.

Он был жив и лежал совсем тихо. Над ним тянулась дорожная насыпь, заворачивая в той стороне, куда удалялись огни трейлера. Шум стих. Зашелестел легкий ветерок. Макрэй услышал, как закрылась дверца машины, осторожно встал на четвереньки и отполз на несколько ярдов. Ему было все равно, в какую сторону ползти, он только знал, что нельзя оставаться на месте. Затем вроде бы услышал ее шаги на дороге и замер, лежа на боку лицом к насыпи. Когда она появилась на откосе, он чуть не закричал.

— Макрэй, — сказала она. — Я в тебя попала? — Ее взгляд скользил над травой, где он лежал, и он перестал дышать. — Макрэй?

Он смотрел, как она ходит вдоль насыпи.

— Макрэй?

Приложив руку ко лбу, она смотрела чуть в сторону от него, затем повернулась и пропала из вида. Снова щелкнула дверца машины, и он опять пополз. Земля была холодная, неровная. Много песка.

Он услышал, что она вставляет ключ в багажник, вскочил и побежал — он убегал, но что-то случилось с ногой, и он растянулся на земле. Из груди вырвался стон и остался, как эхо, висеть в воздухе, словно призывая ее. Услышав хлопок пистолета, Макрэй попытался замереть, не дышать. Считал выстрелы… один, два, три. Она стояла на обочине, посылая пули в темноту, в ту сторону, откуда ей послышался стон. Потом зашуршала бумажным пакетом, доставая запасную обойму. Щелчок — перезарядила пистолет. Он попытался встать и не смог. Вывихнул лодыжку — видимо, сильно. Тогда Макрэй пополз через высокую траву, пополз бешено, вслепую, и снова услышал хлопок выстрела. Наконец он скатился в неглубокую рытвину и залег там лицом вниз, вдыхая пыль и издавая скулящие звериные звуки, которые не мог одержать, хотя и закрыл рот дрожащими ладонями.

— Макрэй? — Ее голос раздался совсем близко. — Ау, Макрэй!

Он не двигался. Он лежал абсолютно тихо и старался не плакать. Он раскаивался во всем, что сделал в жизни. Ему не было дела до денег, до машины, поездки на Запад, ни до чего не было дела. Он приподнял голову, чтобы заглянуть за край рытвины, увидел, что она спускается с насыпи с его фонарем в руке, и перестал ощущать себя Макрэем — стал чем-то искалеченным, хрипло вздыхающим, скорчившимся ничком в неглубокой изогнутой рытвине, поросшей сорной травой. Макрэй исчез, остался далеко-далеко в прошлом — человек, только что вышедший из тюрьмы в широкий мир и с деньгами за страховку в кармане ехавший на Запад в надежде, что удача наконец-то повернется к нему лицом.

Последний вечер в церковном летнем лагере, год тысяча девятьсот шестьдесят третий, а я сижу в переднем ряду детского смешанного хора и гляжу на толпу в молитвенном шатре. Шатер светится, такой зелено-белый и такой неожиданный в оклахомской темноте. Наш регент, преподобный Бледсоу, специально упражнялся во внезапных крещендо, только и способных тягаться со звуками, которые издают машины, когда их водители после вечерочка в барах на Десятом шоссе вдруг в первый раз видят за крутым поворотом вздымающийся за равниной шатер. В Лагере веры этот шатер — новинка, дар Господу и Южной баптистской конгрегации от владельца маленького цирка — он раскаялся в своем образе жизни, а затем удалился от дел в Оклахома-Сити, до которого отсюда совсем близко. В лагере поговаривают, что мистер Толлиферро пришел к Иисусу на склоне лет, после того как сполна испытал Жизненные Опыты — по выражению моей мамы. Теперь он прогуливается по лагерю в прекраснейшем настроении, естественном для человека, который годы убивал, улещивая бедняков фермеров на денек покинуть свои поля ради слонов и акробатов, и наконец нашел настоящий гвоздь программы — его еженедельные беседы со старшими мальчиками о «Грехе и цирке» собирают столько народу в час вопросов и ответов, что яблоку упасть негде и никто не уходит раньше времени.