Приключения мальчика меньше пальчика - страница 16

И эта мрачная каланча темнела на фоне яркого солнечного неба, как огромный голый ствол гигантского дерева. Очевидно, она привлекала к себе моего крылатого коня, потому что тот направился прямехонько к ней. Приближаясь к трубе, он стал подниматься выше и выше, поднялся выше ее вершины, а затем немного спустился вниз и сел как раз на самую верхушку ее.

Верхушка, которая издали и снизу казалась такой маленькой, здесь, вблизи, оказалась настоящей широкой башней. По верхней площадке ее можно было бегать и играть без всякого затруднения. Понятно, что на гладкую вершину ее мой дракон сел как на широкий помост и совсем не заметил окружающей копоти.

Как только кончился наш полет и я почувствовал под ногами твердую опору, я подумал было, что мы очутились на земле, где ни вода, ни ветер не страшны нам. Но это было только на один миг. Я оглянулся кругом и понял, что нахожусь на огромной высоте и притом в самом опасном положении. Здесь было гораздо опаснее, чем на воде, на глазах у всех чудовищ. Там все-таки можно было как-нибудь увернуться от них. А здесь? Что я буду делать здесь, если подует сильный ветер и мне будет трудно удержаться за моего дракона? А может быть, он здесь умрет от усталости после такого тяжелого подъема? А может быть, он летает сюда ночевать, чтобы на такой высоте никто не потревожил его крепкого сна? Что я буду делать здесь ночью среди полной тьмы и в ночном холоде? А вдруг из трубы полетят опять и искры, и копоть, и вся она накалится от жара?

Такие мысли сильно тревожили меня. Но помочь себе здесь я уж никак не мог ничем. Вся надежда была на дракона. Вывезет ли он меня из этой опасности и куда именно вывезет?

А дракон все сидел и сидел совершенно неподвижно. И только легкие покачивания его крыльев показывали, что он не спит и жив по-прежнему. Что-то он думает на такой высоте и куда намечает свой новый полет? Озираться по окрестности ему не было нужды: его огромные глаза занимали почти всю голову и потому видели сразу и вперед и назад, и вверх и вниз, и в обе стороны. Видел ли он вдаль что-нибудь своими чудовищными глазами? И намечал ли он себе отсюда место, куда теперь следует ему направить свой путь?

Меня он как будто не замечал вовсе. Казалось, ему было все равно, сижу я на нем или нет.

Только мне было не все равно. Я отлично понимал, что в нем одном теперь все мое спасение, и потому держался за него как можно крепче. Я боялся, как бы он вдруг не ускользнул из-под меня неожиданным и быстрым движением.

Но он продолжал сидеть совершенно спокойно, а потому и мои тревоги постепенно улеглись. А успокоившись, стал и я осматривать окрестности. Конечно, мне ни разу не приходилось бывать на такой трубе. И я никогда не видывал, какая прекрасная панорама открывалась с нее во все стороны. Леса, поля, деревни, изгибы большой реки, овраги и холмы, все это широко расстилалось перед нами и было видно, как на ладони, во всех подробностях.

И пока я смотрел вдаль и любовался отдаленными видами, я чувствовал себя совершенно спокойно и не замечал, где я нахожусь. Но вот я опускал глаза вниз, туда, где под нами виднелась полоса красной железной крыши, и там еще ниже, далеко-далеко, я видел настоящую землю, теперь недоступную для меня. Тогда у меня кружилась голова, и я готов был оборваться и упасть в бездну.

Вблизи завода начиналось большое село и дома его с высоты казались какими-то игрушечными, — слишком они были малы. С краю вдали я различил и наш дом. При виде его у меня сильно забилось сердце. А когда я увидал, что на крыльцо вышла женская фигура — очевидно, моя мама, — я забыл все и изо всей силы закричал:

— Мама, мама!

Конечно, никто не мог услыхать отсюда мой голос. Только мой дракон, от крика ли, от моего ли движения, взмахнул крыльями и опять полетел.

Опять началось наше воздушное путешествие. Опять мы ныряем и плаваем в волнах тихого и теплого воздуха. Опять у меня сладко замирает сердце и я не знаю, чего мне желать: желать ли, чтоб меня скорее опустили на твердую землю, или желать, чтобы мы держались в воздухе как можно дольше. На землю мне хотелось, потому что на ней безопаснее. Но и летать хотелось, потому что это — такое наслаждение, которого не понять никому, кто сам не летал.