Приключения сознания Гесвода - страница 9

«...ветер играет принесённой откуда-то бумажкой на ещё слегка рыхлой земле возле таблички с моим именем...»

«...с отцом идем куда-то по его взрослым делам. Мне - три года. Под деревом на лысом газоне мертвый воробей...»

«...сижу на горшке и пытаюсь выговорить «р». Вдруг у меня получилось. Я поднимаюсь на ещё не совсем освоенные ноги и бегу похвастаться маме. Горшок переворачивается и его содержимое выливается на пол...»

«... рабочие курят возле ямы...ворона смотрит одним глазом ...ветер играет бумажкой...рабочие копают... табличка с моим именем...это уже было...давно... моё имя на гранитной плите, написано по-польски, и имя польское, совсем другое, но моё...»

«...свистят пули. Враги нас окружили. Мы все скоро погибнем. Глупо, но, хотя я ещё молод и ничего не видел в своей жизни, мне кажется, что мне умирать легче, чем тем, у кого семья, дети. Перед смертью они думают о том, что не смогут исполнить свой долг перед теми, за кого они в ответе. А я думаю только о том, чего мне не довелось испытать в своей жизни. И хотя меня ждут родители, но почему-то я, стыдно было бы кому-то признаться, думаю о них, как будто только отдаю долг традиции. Нет, я очень люблю их. Когда они рядом. А если они где-то далеко, мне их не не хватает. Достаточно сознания, что они где-то есть, и у них всё в порядке. Только вот меня уже не дождутся...»

« - ...вы глупый. Разве вам не всё равно, почему они летают? Ведь бабочки - это так красиво.

- А может, я тоже хочу летать! Как они, как птицы! И не на аэроплане, а так, сам!

- Какой вы глупый...»

«... всё надоело! Вот убегу в лес, и буду жить со зверями. Им не надо...»

«... разве со мной было? Я - Котовасин, Агапон Кузьмич, я не воевал, я не жил в замке в 1867 году в Германии. Мой отец - не барон фон...»

А по истечении сорокового дня приходит душа в последний раз проститься со своей плотью и с теми, кто помнит её живым человеком. А после - отправляется она в Зеркальный Зал. По стенам его множество зеркал развешаны, а в них - Судьбы все её. И смотрит душа в зеркала, и видит все Судьбы свои прошлые, вспоминает все пути, что пройдены уже. И решает, всё ли оставлено там, где надо было оставить, не пройти ли ещё раз по пути тореному, не несёт ли она груза лишнего. Смотрит и примечает. А когда придет сюда снова, будут явлены ей в зеркалах Судьбы новые, пути не пройденные. И выберет душа себе путь следующий.

«... разгорается. Уже обжигает ноги, и одежда начинает гореть! Проклятые дураки! Я же ведь добра хотел! Для вас, люди!

- Колдун!

- Сатанинское отродье!

- Я добра вам хотел! Будьте вы прокляты!»

« - ...негоже, сын мой. Недостоин человек ведать промысел божий, а смириться должен и покорно нести крест свой.

- Но ведь создан человек по образу и подобию божьему, и неужели не достоин?

- Гордыня, сын мой - грех первейший, а страх божий - высшая добродетель. Читай Писание, в нём всё сказано. А чего нет там - негоже знать человеку.

- Нет мне покоя, святой отец. Ведь благое дело, если земля будет родить лучше! И не алхимия бесовская это, а познание мира божьего!

- Ох, на костре кончишь, сын мой...»

«...хорошие дыни были, мёд а не дыни! Только вот верблюд этот из головы не идёт. В пустыне его встретил. Я в руке кувшин с водой нёс, а он пить хотел, так смотрел на этот кувшин! И сейчас его глаза вижу. А я побоялся его из рук напоить, вдруг укусит. Поставил кувшин на песок, а сам отошёл. Он попытался из кувшина напиться, но не смог и перевернул. Разозлился я, подбежал, кувшин схватил, там меньше половины воды осталось. А мне ещё весь день по жаре идти. И замахнулся я на верблюда! А он отскочил на шаг, остановился и смотрит на меня, не уходит. Такие глаза у него, грустные. Я взял свой кувшин и пошёл дальше. А через час на колодец набрёл...»

«...взяли их на абордаж. Эх, славная была бойня! Всю палубу кровью залили! И живьём взяли двенадцать человек. Отлежатся пусть, оклемаются и тогда... каждый день по одному убивать буду! Это на сколько же мне хватит? На... почти на две недели! Люблю убивать. Пытать, мучить - это не по мне. Ну, корчится человечек, ну, кричит, извивается, как червяк. Ну, десять человек замучишь, или двадцать - скучно. А убивать мне никогда не надоест. Привяжешь пленного к мачте и медленно с ножичком к нему так подходишь. А он боится уже, но до конца ещё не верит, что конец ему скоро. Все они не верят в свою смерть. А в глазах все равно - страх. Смотришь ему в глаза близко-близко, а там страх. И упование. Мольба. Не на господа человек уповает в этот миг, а на меня. Я для него господь бог. Могу жизни лишить по своей воле, а могу передумать. Это он так думает. Попугаю, и отпущу. И умом-то понимает, что убью, а в сердце - надеется. И прямо в глаза ему смотришь. Некоторые закрывают глаза, но прикажешь открыть - подчиняются. Все подчиняются. Из страха. А те, кто не подчинился бы, те не закрывают глаза. Таких убивать - одно удовольствие. Думает, не боится, а я его всё равно убью. Я - его жизни хозяин. Буду в глаза смотреть, ласково так, и ножом по горлу - раз, и готово! И в глаза смотреть, в глаза! За уши держу, не даю взгляд отвести. И ещё есть в глазах жизнь, а вдруг - нет! А глаза открытые, но другие - мёртвые глаза! Что они видят? Из-за этого мига и люблю я убивать, грешен. Только в ад я не верю. Брешут церковники. В господа верю, а в ад - нет! Зачем господу ад? Ведь он сам нас такими создал, одних - праведными, а других - грешными. И кто в грехе живет, тот так же волю божью исполняет, как и праведник. На то воля божья была, чтоб я людей резал, ведь все по воле его. И зачем ему нас испытывать, ведь наперёд знает, кого каким создал. Если бы любил господь праведников одних, так и создал бы только праведников. Господь всех любит одинаково...»