Прикосновение - страница 11

Храброе — о да, Макензи был храбр. Заметив отполированные рукоятки пистолетов, она сделала вывод, что насилие было религией этого человека. Его щеголеватость и хорошо сшитая одежда свидетельствовали о гордой натуре, и она отнеслась к этому с определенной степенью интереса, который не хотела демонстрировать всему миру. А потом она увидела, с каким безразличием и пренебрежением он обошелся с проституткой на лестнице, и это не говорило ничего хорошего о его отношении к женщинам вообще.

Однако он рассеял всю ее предубежденность одним самоотверженным, мужественным поступком, бросившись на линию огня, чтобы спасти незнакомца, который мог погибнуть от собственной неосмотрительности.

И Джуд молилась, чтобы Макензи не умер раньше, чем у нее будет возможность спросить у него, почему он это сделал.

Они добрались до станции «Эймос» в середине дня, на четыре часа позже обычного времени прибытия дилижанса. Этот станционный дом не был таким большим, как другие, но он был для Джуд родным домом. — После того как открылось движение дилижансов, вдоль дороги для обслуживания путешественников быстро появились промежуточные остановки, но они предлагали мало удобств или гостеприимства. Это были одновременно склады и гостиницы с длинным дощатым баром для утоления жажды и праздного общения. Сооруженные из того, что было под рукой, будь это бревна, дерн, камень или необожженный кирпич, они усеивали пустынные обочины дороги.

Так как расстояние, которое без отдыха проходила упряжка, составляло около двенадцати миль, путевые станции располагались в среднем на таком расстоянии друг от друга. Станционные дома отмечали начало и конец каждого дневного перегона и располагались через каждые сорок — пятьдесят миль, они обеспечивали путешественникам возможность отдохнуть и поесть и имели телеграф, билетные и почтовые конторы, склад, конюшню со стойлами и всем необходимым для экипажей, а также самых лучших лошадей. Некоторые из этих станций были домами на ранчо, и тогда их обитатели выполняли двойную работу, будучи служащими компании и скотоводами. Станция «Эймос» попадала в эту последнюю категорию, так как была больше домом, чем просто укрытием. И хотя здание не было построено как гостиница, ночным гостям, которые желали отдохнуть у очага, никогда не отказывали.

Расположенные в долине Чагуотер, где отвесные скалы образовывали непрерывную линию вдоль всего горизонта, владения Эймосов могли похвастаться не только довольно большим деревянным домом, но и хорошими конюшнями и коровниками, расположенными неподалеку от него внутри отдельного собственного ограждения. А перед рощей бузины, возле холмистого пастбища, аккуратными рядами был засажен огромный огород — последнее, что осталось в наследство от фермы Барта Эймоса. Эта безмятежная картина всегда приводила в волнение чувства Джуд, когда она думала о том, что этот вид прежде означал для ее отца, а теперь для нее самой и ее брата: свободу, средства к существованию — и одиночество.

Когда раскачивающийся экипаж въехал во двор, на крыльце появился мужчина, при виде которого сердце Джуд наполнилось любовью искренней и чистой.

Сэмми Эймос был высоким, крепким молодым человеком с мягкими волнистыми каштановыми волосами, с добрыми, сияющими глазами и бицепсами, которые натягивали его плотную хлопчатобумажную рубашку. В свои двадцать лет с такой внешностью он должен был бы разбивать нежные женские сердца, но прихоть природы помешала развитию мозга в нормальном соответствии с развитием тела, поэтому Сэмми так и не превратится из младшего брата в соблазнительного красавца. Он остался в невинном вечном детстве с ласковым характером и готовностью угождать, что делало его во всем таким же преданным, как большая лохматая собака, стоявшая сейчас у его ног.

— Джозеф! Джозеф! — И юноша, и пес засуетились от возбуждения, когда увидели дилижанс. — Дилижанс прибывает! Джуд будет дома!

Из полумрака на крыльцо вышел высохший, морщинистый индеец с тонкими белыми косами, свисающими почти до испачканного мукой фартука. Судя по его чертам, хранившим в морщинах отпечатки всех лишений, которым подвергался его народ, можно было сказать, что ему больше пятидесяти или больше ста. Прошло уже много времени с тех пор, как он отказался от боевой жизни, чтобы греть свои старые кости у кухонного огня Эймосов, где еще мог приносить пользу. Он не был их слугой, он был членом семьи, который любил образно рассуждать о смысле жизни и не допускал большего наказания, чем удар по косточкам пальцев своей деревянной ложкой, когда считал это оправданным. В последние два года они трое объединили свои усилия, чтобы на уединенной прерии Вайоминга не дать умереть мечте Барта Эймоса, сделав эту мечту теперь и своей собственной.