Призрак оперы N-ска - страница 43

Но все эти титулы, хоть и были необычайно приятны, все-таки оставались полумерами: западная публика уже не желала в сотый раз смотреть одну и ту же постановку; в западных операх малокультурные буржуа отдавали предпочтение Мути, Шолти, Аббадо и прочим бездарностям вроде Ливайна или Купфера. И тут мудрейшему нашему маэстро (да сохранит Аллах здоровье и разум его!) пришла в голову светлейшая идея: нужна была какая-нибудь новая опера — и не просто новая, но мировая премьера! Опера, полностью соответствующая нескольким условиям: само собой, русская (чай, Россию представляем); во-вторых, современная (в нюансах новой музыки попробуй-ка, разберись сразу!); а в-третьих, в равной степени доступная для публики (чтоб приятно слушать было — да и дураки, чего доброго, не освистали бы); для певцов (чтоб смогли выучить и пели с душой) — и, разумеется, для дирижера. Всякой этой музыковедческой ереси о «трактовках» прижиться будет негде: первое исполнение сравнивать не с чем!

…В кабинете Абдуллы Урюковича царил легкий полумрак. За уставленным прохладительными напитками длинным столом, буквой «Т» примыкавшим к столу главного дирижера, кроме уже известных читателю Бустоса Ганса, Стакакки Драчулоса, Позора Залупилова и Аниты Киви, сидели также шефы художественного вещания фирмы «Пи-Си-Пи» Энтони Джастэлитл и Стивен Тумач, знаменитый оперный режиссер из Америки Джордж Фруктман и несколько менее значительных персон. Все организационные вопросы — как то: всемирная трансляция по телевидению, выпуск аудио- и видеозаписей фирмой «Примус»; первое, после N-ска, представление на Шайзебергском фестивале — были уже решены. Дело было за малым: за музыкой.

Союз Свободных Христианских Творцов Консонансов во главе с Акакием Мокеевичем Пустовым надежд не оправдал: сам Пустов смог представить лишь «Жизнь за генерального секретаря» — вялую переработку одной из опер некоего предварительного композитора Глинки. Опера Тайманского «Война с тараканами» была неактуальна и немасштабна, а его оратория «Я себя под Ельциным чищу», переделанная из более раннего опуса «Я себя под Лениным чищу», явно не годилась: к моменту постановки, сами понимаете — либо путч, либо сердце, — мы же не временщики какие-нибудь!

К Губайдулиной или Шнитке Абдулла Урюкович обратиться не мог, поскольку их пришлось бы просить — Бесноватый же предпочитал, чтобы просили его. Но большой друг и музыкальный консультант N-ской оперы, Борис Мусоргский, к написанию оперы выразил готовность огромную — однако не мог приступить к работе ввиду отсутствия подходящего либретто.

Либретто стало главным камнем преткновения гениального проекта, и именно над этой проблемой бились сейчас светлейшие умы в кабинете Абдуллы Урюковича. Знаменитые N-ские драматурги Раскотинов и Поцер в своих фантазиях дальше дешевой социальной сатиры уйти так и не смогли; между тем специфика оперного жанра требовала эпичности и размаха. Пыхтя и краснея, критик Шкалик изъявил желание немедленно взяться за написание — но престарелому этому карапузу нужна была, по его же собственному застенчивому признанию, «хорошая идея»…

И вот, наконец, светлая идея осенила старого друга и поклонника Бесноватого, известного художника Мориса Пигаля: сюжет оперы должен быть посвящен жизнеописанию самого Абдуллы Урюковича. Ну конечно! — и как это только сразу не пришло всем в голову?! Разве есть в нашей современной музыкальной жизни фигура значительней и важней? Разве не он, поднявший музыкальное искусство в России на недосягаемую высоту и добившийся исключительного международного признания, должен быть воспет народом в сагах, балладах и народных песнях?

Короче говоря, зерно пало в благодарную почву — и зашумев, загомонив, зашуршав бумагами и заскрипев перьями, участники заседания принялись за работу.

Татьяна Егоровна Тараканова была женщиной неглупой, обаяния вовсе не лишенной и к тому же обладала хорошим вкусом. Последнее обстоятельство подтверждалось хотя бы интерьером ее кабинета, больше похожего на будуар: литографиями на стенах, аккуратным убранством ее рабочего стола и прихотливой икебаной на журнальном столике. Единственным предметом в комнате, который смог бы вызвать нарекания эстета, был сейчас черный засаленный пиджак в тонкую белую полоску (которая, впрочем, от долгой и тяжелой жизни была уже практически неразличима). Справедливости ради мы должны заметить, что данный пиджак являлся совершенно инородным в кабинете предметом, ибо внутри этой гордости советских швейников 50-х годов помещался Савонарола Аркадьевич Шавккель — явившийся, по обыкновению, без зова и некстати.