Проблески: Ветер - страница 5
Женщина, которая держала его, была весьма добросердечной, так что Алек не возражал пожить здесь немного, вот если бы только не переживал из-за того, что отцу снова приходится уходить.
Но Папа же всегда возвращается обратно.
***
Амаса проснулся от сильной боли. Его грудь, голова и левая рука дико ныли, даже хуже, чем всё остальное тело. Ощущение было такое, словно его исколошматили с головы до ног. Воспоминание о лавине прогнало остатки сна. Однако он не был погребен под толщей снега. Он лежал возле огня, завернутый в одеяла и теплые шкуры. И то был не тот бивак, что они делили с Ирейей, а какая-то неглубокая пещера, устье которой было наполовину засыпано снегом. Скинув здоровой рукой с себя шкуру, он увидел, что его левая рука была заботливо привязана к палкам обрывками бело-синей ткани, такой, из которой был сделан головной убор Ирейи. В середине предплечья, там, где кость прошла сквозь кожу, повязка была перепачкана кровью. А ещё у него было сломано несколько ребер.
Послышался скрип снега под чьими-то шагами и вскоре у входа в пещеру показалась Ирейя, притащившая пару освежеванных кроликов. Не взглянув на него, не улыбнувшись, она опустилась на коленки у очага и принялась резать мясо.
- Ирейя, это ты притащила меня сюда? – спросил он, хотя каждое слово причиняло невыносимую боль.
И снова – ни слова от неё, ни взгляда. Она была зла.
По-прежнему чувствуя дурноту, он лежал и смотрел, как она готовит крольчатину на костре, на сырой ветке. Свободные от этой её повязки волосы её отливали тёмной бронзой и сияли в свете костра. Даже сердитая она была необыкновенно красива.
Она злилась, пока они ели крольчатину, заедая её сушёными яблоками. А ещё у неё была с собой фляжка с пивом, которым она тоже неохотно поделилась с ним.
Быть может, она и чудная, но сердце у неё доброе, раз она выкопала меня из-под той лавины и притащила сюда, - подумалось ему, пока он лежал там, в своём гнёздышке из шкур и одеял. Её шкур и её одеял. Потому что его собственные, конечно же, канули в небытие, сметенные вместе со всем снаряжением снежной лавиной.
- Спасибо тебе, - наконец произнёс он. – Спасибо за то, что спасла мою жизнь.
Должно быть, она поняла его, но это только рассердило её ещё больше. Она резко заговорила что-то на своём языке, так, словно он был обязан её понимать. А когда стало ясно, что он ни черта не понимает, крикнула:
- Автаса!
- Я не понимаю, Ирейя.
Она схватила обугленную головешку и в несколько штрихов накидала на земле контур пятнистой кошки.
- Автаса.
- А, так это рысь! И ты злишься на меня, за то, что я убил её?
Так вот почему она тогда испортила ему охоту. Она охраняла рысей.
- Значит, я укокошил твою автасу. Прости. Я же не знал, что они твои.
Она молча стёрла рисунок и вернулась на свою половину возле костра, но, должно быть, она всё же его поняла: теперь она была скорее грустна, чем злилась.
- Благодарю вот за это, - он с трудом, морщась от боли, поднял забинтованную руку.
Она снова протянула ему фляжку с пивом и кивнула, чтобы он выпил:
- Тураб.
Он сделал долгий глоток и почувствовал, как внутрь полилось тепло. А он был крепкий, этот её тураб, и, пожалуй, получше, чем всё пиво, что ему доводилось пробовать раньше.
В эту ночь она решительно удивила его, скинув вдруг свой тяжёлый плащ и набросив его на него, а потом забравшись к нему в постель, распихав его, чтобы освободил ей место. Что-то бормоча себе под нос, она повернулась к нему спиной и натянула плащ и мех до самого своего подбородка.
Амаса же слишком был измотан болью, чтобы испытать какое-либо желание. Вместо этого он принялся прикидывать, что успел потерять. Походная постель, нож, лук, запасная одежда, кремни, силки – всё, без чего было просто не выжить. И если бы не Ирейя, он теперь был бы уже давно мёртв.
Три дня она выхаживала его, кормила, заботилась о сломанной руке, растирая её снегом и какими-то травами, запах которых был ему незнаком. У неё их был с собой целый мешок и она ежедневно меняла ему припарки.
На утро четвертого дня она принесла запас дров, полдюжины освежеванных кроликов и ушла.