Пробуждение - страница 36
— Что это за комедия?
— Конечно, будь на моем месте другая, ты бы не говорил, что это «комедия»! — снова подмигнула ему Евдокия и сняла парик.
Он забегал по гостиной, засуетился, выдвигая и задвигая в столе какие-то ящики, роясь в папках, охая и ахая. Потом спросил, не видел ли кто-нибудь его блокнота с сырневскими записями. Девушка навострила уши и уставилась на писателя.
— Сырнево?
— Да.
— Что вы делали в Сырнево?
Он не сразу ей ответил, продолжая рыться в бумагах. Но девушка вопросительно смотрела на него.
— Был там по делам.
— Вам понравилось?
— Очень.
— Я из тех краев.
Он перестал искать. Внимательно посмотрел на нее.
— Хороший край…
— И хорошие люди! — улыбнулась она.
— Как говорилось в одном фильме…
— Ведь правда?
Евдокия и Малина удивленно слушали, словно те двое говорили на незнакомом языке. Один раз Евдокия попыталась было их прервать, перевести внимание на парик, но это ей не удалось. Девушка все более настойчиво расспрашивала о Сырнево.
— Там очень красивые женщины…
— Не видал! — он скептически пожал плечами. — Я встречался только с борцами против фашизма и знатными чабанами… А красивых женщин не видел!
— А Марию Чукурлиеву?
— Кого?
— Марийку…
Петринский залился краской. Евдокия не отрывала от него глаз. Все говорило о том, что вечером скандал повторится.
— Она моя подруга, — продолжала студентка.
— Что-то не припомню, — соврал Петринский.
— Вы не могли ее не видеть! — настаивала девушка. — Марийка единственная в Сырнево. Она гостей встречает, она и провожает!
— Все может быть, но я был там очень мало.
— Жалко… Она моя подруга. Моя фамилия Влаева.
— Влаева?!
— Да, Иванка Влаева.
Петринский удивленно посмотрел на нее.
— Мой отец часто ездил в Сырнево. Это будто наше родное село. Мы даже собираемся построить там дачу… Вы ведь знаете, что село объявлено дачной зоной?
Петринский не ответил. Зашелестел бумагами, заохал и заахал под перекрестными взорами трех женщин. Наконец объявил, что нашел нужный блокнот, сунул его в карман и панически бежал из гостиной. Женщины не садились, пока шаги его не стихли внизу на лестнице.
— Сырнево, — повторила студентка, — хорошее село!
Она подошла к зеркалу и снова надела парик.
12
Через несколько дней студентка получила от отца письмо:
«Милая дочка, дорогая Иванка, — писал он, — это третье письмо, которое я посылаю тебе из тюрьмы, но до сих пор не получил ответа. Не могу понять, почему ты молчишь. Я писал и твоему брату. И он тоже молчит, вы словно вымерли. Разве можно так относиться к родному отцу, который, невинный, сидит в мрачной камере за свою антирелигиозную деятельность, жертва разных попов и владык? В своих письмах я просил вас разыскать товарища Петринского, даже сообщил адрес редакции, где он работает, но не получил никаких известий, никакого ответа на письма. Если вы от меня отрекаетесь, то так и напишите мне, хотя бы станет все ясно. Я проглочу и эту горькую пилюлю, но хоть буду знать, каких детей вырастил и воспитал, отрывая от своего куска хлеба. Во всем этом деле виноват протосингел. В свое время я разоблачил его за кражу серебряных и золотых сосудов из митрополитской церкви, и сейчас он мне мстит. Креста с церкви я не брал. Его сняли с купола другие люди, потому что хотели превратить церковь в кинозал. Но им это не удалось, потому что вмешалась культура, объявив здание памятником. Так что я в этом не замешан. Это должен знать товарищ Петринский и поднять вопрос в печати. А иначе я так и буду сидеть здесь неизвестно за что. А вам с братом не прощу, если будете продолжать отмалчиваться и таиться, словно я вам не отец, а чужой человек. Так и знайте. И прокляну вас. Потому что как за деньгами, так дай, отец, денег, а сейчас пусть горит отец синим пламенем. Пусть себе сидит в тюрьме и стонет. Смилуйтесь хотя бы над матерью, у которой от слез по мне глаза повытекли. Дом недостроен. Сад запущен. Собаки голодные воют и лают на псарне, и некому им даже кость бросить. Разве так можно? Подумайте хотя бы о них, если вы родного отца позабыли. Ну а если уж придется, то откажусь от вас через газету «Государственный вестник». Так и знайте!»