Пробуждение - страница 41

— И семейные тоже… разные… Отправила бабушку в дом престарелых… Некому ухаживать… Жалко мне ее…

— В дом престарелых?

— Да. Рядом с нашим селом…

— Я слушала, что там, в доме престарелых, за ними хорошо ухаживают… Кормят, кино показывают…

— Черт его знает, что им там показывают… Важно, что бабушка не хотела туда идти… Так в меня вцепилась, что не могла оторвать… Вроде бы и не в своем уме, а догадалась, куда мы ее отправляем… Кричит, сердится, не хочет…

— Господи боже мой! — перекрестилась прокурорская теща. — Не дай бог дожить до такого…

Она села на диван рядом с Марийкой, и обе поплакали, жалея старую женщину, которой нужно доживать свои дни в доме престарелых. Плакали, утирали слезы, словно каждая оплакивала свое будущее.

Потом ужинали. Уложили девочку спать. Посмотрели телевизор. Снова пошли в гостиную, где стояла кушетка для гостей. Марийка легла и заснула в чужой и незнакомой квартире, как у себя дома. Спала глубоко, не просыпаясь, до самого утра. Встала вместе с солнцем. Осмотрелась кругом и увидела за окном вершину Витоши — с высоты девятого этажа она выглядела совсем рядом!

В Софии Марийка бывала уже несколько раз. А сейчас, с девятого этажа чужой квартиры, все казалось ей странным и незнакомым, даже Витоша с оставшейся от зимы полоской снега на вершине. Не видать старых домов, вокруг только бетонные кубики — от одного края горы до другого. Не видно ни садов, ни засеянных травой пустырей. Даже куполов собора Александра Невского не видно. Марийка стояла у окна и не смела его открыть — перед ней зияла бездна, глубже колодца.

В этот день она ходила по городу одна. Обошла знакомые места, словно желая убедиться, что все на месте. Сходила в музей революции, — еще раз взглянуть на прострелянную пулями солдатскую гимнастерку, на лежавшую рядом выцветшую фотографию Сырнево и уцелевшего партизанского отряда. Побывала и в Парке свободы, у величественного монумента с бронзовыми фигурами. Прочитала отлитые из бронзы строчки Ботева, посидела на каменных ступенях, глядя на бурливший внизу город. И все о чем-то думала, отрешенно глядя перед собой. Отчего все смешалось, отчего на сердце и грустно, и весело? Может быть, от одиночества, оттого, что не к кому пойти и не с кем поговорить? А может, это накатило потому, что уже никогда не сбыться ее мечте стать артисткой? Или оттого, что она ходит по длинным лесным дорожкам совсем одна и некому ее обнять?

Всю первую половину дня она бродила по улицам и даже не пошла обедать к гостеприимной женщине с внучкой, чтобы зря не беспокоить людей. Съела булочку на ходу, и только. После обеда решилась, наконец, сходить в медучилище, чтобы узнать поподробнее о заочном отделении. У нее было рекомендательное письмо от доктора Москова, в котором говорилось о трудовом стаже в Сырненской амбулатории. Приготовила и другие документы, еще раз перечитала автобиографию, которую написала собственноручно, как того требовали правила. Бродила по улицам, убивала время, всматривалась в людей, надеясь встретить знакомое лицо, дружелюбные глаза, которым можно улыбнуться. А этих глаз все не было, никто ее не замечал, никто не окликал, и никто не спрашивал как во сне:

— Это вы Чукурлиева?

— Да, я.

— Решились, наконец?

— Да.

— Вам нравится?

— Да.

— Почему вы мне не позвонили?

— Потому что вы занятой человек и вам не до меня.

— Вы так думаете?

— Да.

Но этого голоса не было. Не было лица с бакенбардами. Оно утонуло в уличном шуме. В коридорах медучилища сновали другие люди. И чтобы прогнать одиночество, она попыталась было познакомиться с какими-то девушками, как ей показалось, ее землячками. Они немного поболтали, но потом она снова осталась одна. И снова начала оглядываться, ища какое-нибудь другое лицо. Потом спросила про редакцию. Ей хотелось пойти туда, чтобы узнать, действительно ли существует такой писатель? А если существует, то где он сейчас? Где живет? Не слыхали о таком? Неужели они его не знают? Она называла его имя, перечисляла произведения. Но будущие фармацевты о таком писателе не слыхали. И книг его не читали. Это ее весьма озадачило. Значит, все это ложь… и писатель, и его книга. Ложь! Обман!