Пробуждение - страница 60

— Одобряю, сынок, одобряю! — сказал наконец он. — Только посмотри, что скажут на это местные, и решай.

— Конечно, отец, я это знаю. Не первый день в селе. Завтра же схожу к партсекретарю. Он раньше был агрономом. Не из местных, так что мы не знакомы, но познакомимся… Не помню, как его — Балтов, Балджиев, — не запомнил. Познакомимся! Доктор Москов говорит, что он тертый калач… и что самое важное — с ним можно серьезно поговорить!

— Балтов его зовут, — пояснил старик, — из Добруджи он. Я видел его только один раз, в амбулатории, когда ему меряли давление.

— И он тоже? — воскликнул сын и рассмеялся. — Не успел приехать, а уже давление меряет!.. Разнежились молодые кадры, отец! А спросили бы меня, каково мне было с дизелем!.. По двенадцать часов в пути, километраж, грузы… и снова на пост!

Глянул в окно и постучал по стеклу.

— Эй, Еленка, осторожней, а то и отцовские исподники свалятся в грязь… Побольше прищепок, говорю, — видишь, какой ветер!..

Пока железнодорожник давал указания жене, калитка открылась и во двор вошли двое: один помоложе, с трубкой во рту, а второй — доктор Москов.

— Отец! Гости идут! — воскликнул железнодорожник и засуетился. Неизвестно почему, но его смущал молодой человек с трубкой. Быстренько взбил подушку в изголовье больного, заботливо подоткнул одеяло, убрал со стола какую-то грязную тарелку и вышел встречать гостей.

Студент последнего курса Николай Влаев решил посетить больного (нанести «визит доброй воли»), чтобы выразить свои соболезнования — от себя и от имени отца, которому стечение чрезвычайных обстоятельств помешало приехать самому.

Войдя в кухню, Влаев сразу же спросил, можно ли здесь курить. И, не дожидаясь ответа, вынул изо рта трубку и выбил ее в печку.

— У больного не курят, — сказал он, взглянув на доктора Москова, — не так ли?

— Да, — ответил доктор, — хотя наш больной здоровее нас обоих.

Пошутив, гости за руку поздоровались с больным и с железнодорожником, хмуро глядящим под ноги и как будто готовым в любой момент вскочить и убежать из комнаты. Но он не убежал.

Не убежал, потому что горел от любопытства понять, зачем, все-таки, пришли эти нежданные гости и что-то еще захотят от его отца.

Влаев и доктор уселись напротив больного на топчане, застланном пестрым домотканым одеялом, порядком потертым и потерявшим цвет, но это не помешало дипломнику восхититься народным искусством и между прочим спросить, делают ли еще в Сырнево такие одеяла или нет. Доктор ответил, что давно уже не делают, потому что старые мастера умели, а молодых нет. Но это прекрасное ремесло может и возродиться — лишь бы нашелся энтузиаст, который проявил бы инициативу и желание, как это произошло, например, в музее «Этыра» в Габрово, куда сейчас стекаются тысячи туристов, — и болгары, и иностранцы, — и общинный Совет загребает бешеные деньги. Услышав слово «Этыра» и «бешеные деньги», Влаев еще больше загорелся идеей «народного искусства». Он уже видел здесь фабрику, выпускающую ковры ручной работы, соперничающие с персидскими; ремесленные мастерские, выдающие на-гора резные шкатулки и тарелки; резные деревянные потолки, не хуже знаменитых тревненских. А воображение уже рисовало ему керамическую фабрику на реке Сырненке, работающую под началом дизайнеров.

— Какие невиданные перспективы открываются в этом девственном краю! — говорил дипломник, время от времени с опаской поглядывая на мрачного железнодорожника. — Какие несметные богатства!

Москов едва его утихомирил. Сказал, чтобы не волновался понапрасну, потому что и другие люди уже думали по этому вопросу, но Сырнево объявлено курортной базой и постановлением за номером таким-то от такого числа здесь запрещено строить любые промышленные предприятия. Но дипломник гнул свое: ковры, коврики, резные шкатулки, даже сувенирные ножички с костяными рукоятками, как габровские, которые продают в «Этыре»…

— Искусство — это одно, — заключил он, — а промышленность — другое! К тому же надо думать и об охране природы! Вопрос экологии не снят с повестки дня не только у нас, но и в мировом масштабе. Пишут статьи, ведут споры, снимают фильмы.