Профессор Жупанский - страница 17

— Пана Линчука, разумеется, тоже тянет домой.

— О, понимаю! — засмеялся Кошевский и погрозил пальцем. — Понимаю и завидую, как ангел Адаму.

Николаю Ивановичу надоела бесцеремонная болтовня опьяневшего толстяка. Он искал предлога, чтобы поскорее избавиться от неприятного общества. Не терпелось, наверное, и Роздуму, он то и дело недвусмысленно посматривал на часы.

Из ресторана вышли вместе. Роздум поспешил нанять такси, подчеркнуто сообщил земляку, что завтра должен выходить на работу в первую смену. Кошевский начал прощаться, рассыпая в адрес Галинки банальные остроты.

Роздум лишь слегка приподнял шляпу и сразу сел рядом с шофером. Линчук с Галинкой молча проводили взглядами сероватую автомашину.

— Как ты думаешь, кто такой этот Роздум? — спросила девушка.

— Обыкновенный человек, — ответил Николай Иванович. — Возможно, молчаливый и несимпатичный.

— Но почему же в таком случае Кошевский угождает ему? Ты заметил, как он все время посматривал на него?

— Очевидно, угождает потому, что пил на его деньги, — засмеялся неожиданно Николай Иванович, беря Галинку под руку. — Пьяницы всегда преклоняются перед теми, кто за них платит. Это тоже нужно учитывать, Галинка.

Девушка вздохнула, задумалась.

— Я бы хотела, чтобы и на самом деле было только так, — промолвила она тихо после длительного молчания. — Но я почему-то боюсь. Проводи меня, пожалуйста, до самого подъезда.

Линчук от радости улыбнулся.

Профессор Жупанский все ходил и ходил по кабинету, считал шаги и думал о Кошевском.

«Чего ему нужно?.. Может, снова будет проситься преподавателем университета? Ведь дилетанты всегда переоценивают свои возможности».

Почувствовал усталость, приблизился к креслу, тяжело сел, не сел даже, а почти упал в него. Давнишняя привычка — позаимствовал ее у своего отца еще в ранней молодости.

Закрыл глаза и думал. Через месяц стукнет шестьдесят. Старость подкралась тихо, как лиса. Стар и одинок. И это, пожалуй, самое страшное в старости. Да, одиночество — это Ахиллесова пята старости. Чем дряхлее человек, тем уже круг его знакомств. Здесь какая-то закономерность, о которой сейчас не хочется думать. Галинка уже совсем взрослая — скоро закончит университет, вылетит из родного гнезда. Но куда полетит? А главное — с кем?

Прислонился головой к спинке кресла, скрестил ноги — так почему-то было удобнее отдыхать. Но воспоминания подступали со всех сторон, тревожили, будоражили...

Давно ли он был стройным и сильным? Кажется, совсем недавно. Мог ходить с небрежным видом денди, перехватывать взгляды знакомых и незнакомых женщин. Ко всему холодный, не ощущал и от этих взглядов большого наслаждения. Разве что приятное щекотание.

К Оксане тоже относился с небрежным превосходством. Чернявая красавица с тонким станом, Оксана прежде всего поражала всех своим гордым видом. Приятно было ходить с ней в театры, многолюдные места: где бы они ни появлялись, за Оксаной всюду следили десятки мужских глаз. А женщины смотрели на нее, как кошки на птичку, пожирали глазами, завидовали ее красоте. Оксана же в такие минуты лишь плотнее прижималась к его плечу, будто искала защиты, смотрела на своего Стасика с каким-то набожным выражением. И это было для него самым приятным.

Только через пять лет после женитьбы у них родилась Галинка. Сначала он не чувствовал особой нежности к крикливому розовому созданию с небольшими черными кудряшками. Лишь после смерти жены полюбил дочь по-настоящему. Теперь отдавал ей всю свою нежность.

Вспомнил о покойной Оксане и застонал. Это был стон души, горький и болезненный. Быстро вскочил на ноги, прошелся по комнате.

«Не уберег я тебя, родная, не уберег», — думал он, передвигаясь взад-вперед по мягкому ковру. Был нежен к умершей — куда более нежен, чем когда-то к живой. Если бы случилось невероятное и она вернулась, на руках бы носил дорогую Оксану, на руках! На всю жизнь остался в памяти укоризненный предсмертный взгляд ее больших глаз, тихое, еле слышное: «Я ведь не раз говорила, Стасик, не надо...»

— Прости меня, Оксанка, прости, — шептал он, сжимая обеими ладонями взлохмаченную голову.