Профессор Жупанский - страница 18
И, как всегда бывало с ним в минуты возбуждения, начал считать шаги.
— Восемь, девять...
Пытался скорее успокоиться, взяться за работу, а успокоение не приходило.
— Шестьдесят один, шестьдесят два...
И все из-за Кошевского. Чего ему, собственно, надо? Может, хотел попросить денег взаймы?
«Чтобы, конечно, никогда их не возвращать», — бормотал себе под нос, вспомнив визит бывшего однокурсника.
Они вместе поступали в Венский университет, но через год ловкий попович помчался в Рим — духовная карьера сулила многое.
Встретились через пять лет в Риме. Кошевский знакомил Станислава с городом, с какими-то молодыми людьми в сутанах, водил в таинственные места...
Потом пришел бурный восемнадцатый год. Упала корона с чванливой головы императора, распалась, разлетелась на куски «могучая» Австро-Венгрия. Будто и не было никогда этого странного государства на белом свете.
Станислав Владимирович считал, что теперь настало желанное время. Его время, черт возьми! Пробил его час! Писал открытки к землякам, верил сам и убеждал других верить в «самостийность» Западной Украины. На этой почве судьба свела его с Кошевским снова.
Было это где-то в начале марта девятнадцатого года. Кошевский только что возвратился из Рима. Ходил бледный от злости и пьянствовал, пил по-черному. По его мнению, обстоятельства требуют немедленно отказаться от идей самостийности Западной Украины; необходимо начинать переговоры с Пилсудским. Сговор с Пилсудским Станислав Владимирович считал национальным предательством. В ответ Кошевский лишь презрительно морщился. А потом... Станислав Владимирович на все махнул рукой и углубился в изучение прошлого Украины. Метаморфозы Кошевского уже не удивляли. В двадцать седьмом теолог-неудачник посвящал оды Пилсудскому, через десять лет — Гитлеру. Когда же Народное собрание Западной Украины объявило Декларацию о воссоединении, Кошевский начал славить Красную Армию. В июле сорок первого организованная гитлеровцами украинская националистическая газетенка, начавшая тогда выходить в оккупированном фашистами городе, в первом же своем номере поместила послание Кошевского «великому фюреру». И вот этот субъект снова навестил его с каким-то коварным намерением. Безусловно!
Станислав Владимирович не менее часа ходил по комнате, считал шаги, а успокоение так и не приходило. «Может, пойти к Тыну?» — подумал он, останавливаясь возле двери кабинета. В самом деле, почему бы не навестить соседа, не поговорить, не развеяться.
Снял пижаму, надел костюм и спустился на первый этаж...
С Леопольдом Феоктистовичем Тыном Жупанский был знаком еще со времен далекой юности. Тын преподавал историю античной литературы, прекрасно знал латынь и древнегреческий. Любовь к древним языкам он перенес и на старославянский язык, который считал близким древнегреческому по благозвучию и выразительности. «Без старославянизмов, — бывало, уверял он Жупанского, — невозможно перевести ни Гомера, ни Эсхила, ни Горация и вообще — никого из великих древних». Отказ от книжного славянского языка Тын гневно называл расправой над родной культурой, предпринятой в угоду Ватикану.
Слушая подобные речи, Станислав Владимирович снисходительно улыбался и молчал. Другие были не столь терпимы. Кое-кто не на шутку обижался на Тына, готов был наброситься с кулаками. Но Леопольд Феоктистович, добряк из добряков, никогда не сердился, даже когда его вульгарно поносили. Так за Тыном закрепилась репутация чудака.
В сорок втором году у соседа умерла жена. В горе, как говорят, все люди равны, горе сближает. Жупанский чуть ли не каждый день заходил к соседу в гости. Потом и Леопольд Феоктистович стал подниматься к соседу. Обнаружилось, что оба до безумия любят старину. Эти пристрастия их окончательно сдружили.
Была у доцента еще одна привычка, роднившая его с профессором: Леопольд Феоктистович считал непременным правилом никогда не спешить с выводами, ответами, даже в тех случаях, когда его поторапливали. Жупанский тоже терпеть не мог поверхностного, небрежного отношения к делу.
Детей у Тына не было. Домашним хозяйством занимались старенькая сестра и какая-то дальняя родственница-сирота. Обе они редко выходили из квартиры, находя постоянную работу в бесконечных натираниях пола, чистке посуды, вязании всевозможных кружев, теплых носков и рукавиц. Собственно, этот домашний промысел и помог семье Тына спастись от голода в годы гитлеровской оккупации. Леопольд Феоктистович и сейчас избегал шумных компаний. Свой досуг он проводил уединенно: за перечитыванием произведений древнегреческих, древнеримских и славянских авторов. На этот раз Станислав Владимирович застал соседа за томом Тита Ливия.