Произвол - страница 22
Ум-Али говорила громко: старуха была туга на ухо.
— Ох, было время! Помню, убирали мы урожай у отца нынешнего бека. С тех пор прошло тридцать лет. Ох и жесток он был! Даже женщин избивал. Жив ли еще?
— Уж десять лет как умер, — ответил Ибрагим.
— Пусть аллах не пощадит его души! Хоть и грех проклинать мертвых. Злой он был, однажды избил кнутом мою сестру, а потом спустил собаку, та ее и загрызла. Ты еще маленький был, Ибрагим, и, конечно, не можешь помнить этого. А как сынок бека? В папашу пошел? — И, не успев получить ответ, неторопливо продолжала: — Мы ушли тогда из деревни. Но где бы мы ни работали — везде одинаково тяжело. А сейчас живем в деревне племянника старого бека.
Тут в разговор вмешался Абу-Али:
— Давайте поговорим об условиях найма. Принуждать никого не будем — кто захочет, тот и поедет. Пусть Абу-Хасан соберет всех желающих.
— В такую холодную ночь людей не докличешься, — сказал Абу-Аббас. — Ибрагим не чужой, пусть заночует, а завтра все обговорим и решим.
Абу-Хасан возразил:
— Зачем тянуть время? Мы ведь уже знаем, кто хочет наняться. Они все из одной деревни. У нас около четырехсот мужчин и женщин, а если урожай будет такой, как в прошлом году, придется даже добирать людей в другой деревне. Но, возможно, вам нужно собрать урожай со всех земель бека?
— Нет, только с наших, а у нас самих сорок федданов. Но о других деревнях ничего сказать не могу.
Тут в разговор опять вмешалась старуха:
— Ваш бек — сын госпожи Туркии?
— Да, он сын Туркии.
— Громче, пожалуйста, я плохо слышу. А знаешь, почему ее так назвали? Потому что во всем их роду одни турки. Ну и злющая она была, эта Туркия. Заберет, бывало, людей на уборку своего огромного дома и издевается. Я раз ей не угодила, так она меня жестоко избила палкой. А что я такого сделала? Лишь на усталость пожаловалась. А грязи столько было — двадцать человек не уберут. Долго я тогда ревела, а кому поплакаться, кроме аллаха?!
— Будет тебе, Хосна, что старое-то ворошить, поговорить нам надо… — перебил старуху староста.
— Аллах свидетель, мы все как родные. Давайте так: на уборке чечевицы и бобов в день — по полторы лиры, на ячмене — две лиры, на пшенице — две с половиной лиры. Подходит? — спросил Ибрагим. — А если в соседних деревнях в этом году будут платить больше, ну что ж, мы тоже поднимем плату.
Абу-Аббас и Абу-Хасан посмотрели друг на друга и согласились. Абу-Али отпил из рюмки:
— Ваше здоровье!
Дым постепенно выползал, и дышать становилось гораздо легче. От тлеющих углей все было окрашено в красноватый цвет.
Абу-Аббас спросил:
— А как насчет кормежки?
— Кормить, конечно, будем, какая же работа на голодный желудок!
Когда обо всем договорились, Абу-Аббас потребовал, чтобы во время уборки чечевицы и бобов жнецам давали дополнительно еще и лук, так как в хлеб в это время добавляют к пшеничной муке ячменную.
— Хлеб — он всегда остается хлебом, из какой бы муки его ни пекли. Верно, Хосна? — обратился Ибрагим к старухе.
— Из одного ячменя — и то хорошо.
— Слышишь? Так что давай договариваться сразу, чтобы потом не было никаких недоразумений, — воспользовался Ибрагим поддержкой старухи.
— А где вы будете нам платить за работу — на постоялом дворе у хаджи или в деревне? — спросил всегда осторожный Абу-Аббас.
— Как обычно.
— В прошлом году хаджи во время расчета вычел у каждого по пол-лиры неизвестно за что. Но больше мы этого не допустим, — заявил Абу-Хасан.
— Хорошо, это я беру на себя, платить будем в деревне, — пообещал Ибрагим.
— А после уборки будет ли еще какое-нибудь вознаграждение? — полюбопытствовал Абу-Али.
— Обязательно. Все отведаете праздничное угощение из риса и бургуля, — успокоил его Ибрагим, а Хусейн добавил:
— Это уж как водится.
— Угощение не входит в условия договора, — подтвердил Ибрагим, — пока жнецы живут у нас в деревне, мы их будем кормить, ведь мы уже обо всем договорились.
Абу-Хасан воскликнул:
— Вот это справедливо, клянусь аллахом! Но надо уважить и нашего старосту.
— Он должен получить по лире за каждого работника, а когда получит, пусть распорядится этими деньгами по собственному усмотрению, — пояснил Абу-Аббас.