Пророчица - страница 12

Не знаю, чем и как они питались. Хозяйка довольно много крутилась на нашей общей кухне, но, по-моему, никакими особенными разносолами они себя не баловали. Было бы побольше, пожирнее, понаваристее. На еде, вероятно, не экономили чересчур, однако и не пыжились как с одеждой. К водке — главному соблазну необразованного советского человека, не знающего чем занять свободное время — Жигунов, похоже, особой склонности не имел. Выпивать, разумеется, иногда выпивал, но пьяным я его ни разу не видел и разговоров о такой его слабости не слышал. Впрочем мне казалось, что в такого хоть ведро залей — слишком заметно это не будет.

Хотя наиболее эффектным был воскресный наряд соседей — так сказать, витрина их семейного благосостояния и процветания, но самым убедительным признаком зажиточности их семейства была обстановка занимаемого ими жилья. Большая их комната — первая как заходишь — была заставлена добротной массивной мебелью: помню большой старый, но вовсе не продавленный кожаный диван с высокой спинкой, отличный полированный сервант — он и тогда мне понравился — сквозь застекленные дверцы которого видны были стопки тарелок, чашки, возможно, даже трофейного мейсенского фарфора (после войны его много ходило по стране — чуть не в каждой комиссионке продавался), рюмки, какая-то еще посуда, посредине комнаты круглый стол, накрытый бархатной скатертью «с тистями» (почему-то в простонародном произношении это звучало именно так), вокруг стулья с мягкими сиденьями — конечно, не гарнитур генеральши Поповой, но и такие встречались в обычных тогдашних квартирах относительно редко, — в углу у окна фикус в человеческий рост, на подоконниках цветы (была и поносимая в то время публицистами герань), шторки, занавесочки, салфеточки… Полная картина мещанского уюта и бездуховной сытой жизни — как мне тогда казалось (я — стандартный советский гражданин, и вкусы мои эволюционировали вместе со всем обществом) — канарейки только не хватало. Но семь слоников на серванте все же стояли, как я припоминаю. Хотя, может быть, я это уже сейчас домыслил.

В другой их комнате — спальне (она была поменьше, с одним окном) — я не был, но сквозь открывавшуюся дверь, соединяющую комнаты, видна была кровать с медными шарами и с высокой горкой подушек и — как это не удивительно — изящный трельяж. Очень уж он не вязался с простецким обликом Веры Игнатьевны. Чтобы не забыть, сообщу здесь ее дополнительную кличку, придуманную лично мною: «Пульхерия». Антон, с которым я поделился своим изобретением, шутку оценил и похихикал, но на широкое распространение кличка эта рассчитывать не могла, поскольку предполагать, что прочие наши сожители прочтут «Старосветских помещиков», не было никаких оснований.

В этой обители «отсталых мещанских вкусов» был и один предмет, который не только наглядно свидетельствовал о достатке, но и поднимал Жигунова на уровень человека, идущего в ногу с нашим техническим веком: телевизор. Телевидение тогда только начинало распространяться и далеко не в каждой семье была эта новинка. Причем у Жигуновых был не какой-нибудь КВН первой модели с экраном в почтовую открытку и линзой для увеличения, а самый современный — телекомбайн «Беларусь» (насколько я помню), то есть телевизор, радиоприемник и проигрыватель для пластинок в одном большом полированном ящике. Телевизор в нашей квартире был один, и все желающие — как тогда было общепринято — регулярно, хотя и не очень часто приходили к Жигуновым посмотреть какой-нибудь интересный фильм или концерт. Я и знаю их комнату именно потому, что пару раз участвовал в таком коллективном просмотре.

Казалось бы, налицо явное несоответствие легальных доходов и демонстрируемого семейного достатка. Как мог Жигунов со своей зарплатой, которая, я думаю, не превышала рублей ста (ну, пусть даже чуток побольше), и сорокарублевой пенсией жены жить на уровне доходов кого-то, добившегося в нашем обществе более или менее приличного положения — ну, например, главного инженера расположенной рядом с нами картонажной фабрики? Но никого, в том числе и меня, это особенно не удивляло — надо было только вспомнить о его должности завскладом. При этом я вовсе не подозревал его в том, что он систематически разворовывает доверенные ему материальные ценности. Я думаю, что ничего такого — прямо нарушающего уголовное законодательство — он и не делал. Но все у нас знают, что есть в нашей стране должности просто маленькие, а есть маленькие, но «хлебные». И опять же: слово это надо понимать не в старинном его смысле, известном нам из классической литературы, речь здесь вовсе не о взятках — да и странно было бы предполагать крупные взятки человеку, отвечающему за хранение «прутка стального в ассортименте» и тому подобных материалов. Однако и «пруток стальной» кому-то нужен, и, имея возможность как-то влиять на его выдачу (или невыдачу, или на выдачу лишь через два месяца, или не в том ассортименте, который запрашивали), ты тем самым включаешься в огромную, пронизывающую всю страну и все отрасли ее хозяйства армию «нужных людей». Люди эти, распоряжающиеся распределением и перемещением из рук в руки самых разнообразных материальных и нематериальных ценностей, связаны в разветвленную сеть, по которой циркулируют разнообразные потребительские товары и услуги. Всё обменивается на всё. Свою возможность «поспособствовать» с прутком или цементом ты можешь обменять на желаемую черную икру (и даже не по госцене, а по цене обкомовского буфета), на качественно сработанный зубной протез, на путевку в черноморский санаторий, на консультацию московского эндокринолога или на вожделенную пыжиковую шапку. И для этого вовсе не требуется, чтобы московский профессор заинтересовался твоим