Пророчица - страница 28

— Вот так бабка! Вот это тетя Мотя! Повезло Антоше, — ерническим тоном резюмировал он свои впечатления (хотя до сих пор ощущал в области желудка какую-то пустоту) и, помахивая чайником, продолжил свой поход на кухню.

И лишь одна Калерия Гавриловна восприняла всю разыгравшуюся перед ней кошмарную сцену не со своей точки зрения, а видя ее как бы с позиции Антона. «Каково ему было бедолаге все это переживать, ведь он такой самолюбивый», — рассказывала она мне через несколько дней после этого происшествия. И я верю, что ее чувства в тот момент были именно такими. Ясно, что Антоша был для нее не чужим человеком.

А тогда, оставшись одна в коридоре, она в замешательстве вытерла лицо грязной тряпкой, которую она так и не донесла до кухни, и вернулась в свою комнату. Коридор опустел.

Пролог трагедии закончился, и со сцены на время исчезли действующие лица.

Пророчество было произнесено во весь голос и в присутствии всех тех, кто мог быть в нем заинтересован, но его никто не понял и, следовательно, не расслышал.

Вот я и опять вернулся к натуральной цитате в заглавии. Это строчка из довольно известной песни Вертинского. Саму песню я уже и не помню — никогда особенно не увлекался Вертинским, — но вот эта строчка застряла в памяти. Правда иной читатель, ознакомившись с содержанием главы, может посетовать, что у Вертинского речь совсем не о том. Ну так что же? Конечно, героини резко не совпадают, но ассоциация здесь есть: как по подобию, так и по контрасту. Фактически, точно так же, как и в первой главе. Кроме того, как мне кажется, есть и некий слабый комический эффект такого сопоставления. Ну да, это все не так уж и важно. Главное — шаг за шагом двигаться дальше, выстраивая нашу историю.

Опять же сразу скажу: я не был непосредственным свидетелем и участником описываемых событий. В это время я находился за много километров от нашего дома, в командировке, куда меня отправила столичная ведомственная газета, и даже в страшном сне мне не могло присниться то, про что я сейчас пишу. Ничего этого я и знать не знал, и ведать не ведал, и не было у меня никаких предчувствий, и сердце у меня не щемило без причины, да и, вообще, я, вероятно, не вспоминал в это время про своих, не так уж и интересующих меня соседей. Я жил собственной, как мне казалось, полнокровной жизнью: усердно трудился, лазая по очередному «объекту» и что-то карябая для памяти в своем блокноте; в свободное время развлекался как умел (иной раз до одури); шлялся по местным книжным, выискивая что-нибудь интересное, и так далее. Что мне было вспоминать о покинутой на время квартире? Вот вернусь, тогда и вспомню. А вернулся я лишь на пятый день после избранного мною за точку отсчета июньского воскресенья. Так что страницы, на которых я буду выступать в качестве одного из активно действующих героев, еще впереди. А пока что всё, о чем я здесь рассказываю, я узнал позднее, лишь после своего возвращения, из рассказов тех, кто оставался на месте событий. Но читателю, как мне кажется, нет особой нужды заботиться о том, своими ли собственными глазами я видел описываемое или же мне об этом рассказал кто-то из числа достоверных свидетелей. Для читателя важно знать лишь одно: происходило ли то, о чем пишется, в реальности или же это может оказаться чьими-то выдумками, возможно даже злонамеренными. И, с этой точки зрения, читатель может полностью положиться на мою честность как повествователя. Если я описываю, как оно было, то именно так оно и было, и у меня есть достаточные основания для такого утверждения (хотя не исключено, что я удостоверился в этом позднее, а не тогда, когда выспрашивал участников и свидетелей того или иного происшествия). Если же у меня относительно чего-то нет такой уверенности, то я и не описываю это как непреложный факт, а прямо ссылаюсь на слова сообщившего мне об этом свидетеля: он, дескать, обрисовал мне это событие так-то и так-то. Можно ли ему в данном вопросе верить, это выяснится, вероятно, на последующих страницах (а может, так и останется тайной и для меня, и для читателя), но пока что я вам честно сообщаю, что он мне по этому поводу рассказал. И только основываясь на этом принципе, можно, как я считаю, строить повествование в детективном жанре. Это и есть принцип «честной игры» или, по крайней мере, одно из его важнейших следствий.