Пророчица - страница 42
Сержант не стал комментировать услышанное, пробормотав только нечто невнятное, но видно было, что Витин рассказ произвел на него впечатление. Не успев закончить рассказ, Витя уже пожалел о своей несдержанности: «Черт меня за язык дернул, — говорил он мне впоследствии, — не надо было ментам-то об этом трепаться, они б поди и не узнали об этом». Но слово не воробей, и оно уже вылетело, хотя Виктор и быстро перевел разговор на другие материи.
Обещанное «вот-вот» растянулось на несколько часов: старший лейтенант отбыл приблизительно в полседьмого, а следователь с компанией появились уже в десятом часу. Следственная группа состояла из нескольких человек и приехала на двух машинах, командовал ею неприятный — по мнению моих информаторов — тип с опухшим и не вызывающим доверия лицом (слова Антона; Виктор же охарактеризовал его, как обычного ментяру — как все они), назвавшийся майором Макутиным, но одетый в невзрачный штатский костюм. Да и почти все приехавшие — их было человек шесть или семь — были в штатском, фотограф и вовсе в ковбойке с закатанными рукавами.
У некоторых из читателей в этом и подобных случаях вполне может возникнуть вопрос: как это автор сих писаний мог на протяжении двадцати лет помнить о закатанных рукавах у фотографа, которого он (автор) и в глаза не видел? Сомнения эти не только оправданы, но и, вероятно, неизбежны, и я чувствую необходимость специально высказаться по этому поводу: то есть относительно моей, якобы феноменальной, памяти, сохранившей мельчайшие подробности тех далеких дней. Разумеется, к числу феноменов я не принадлежу, и память у меня самая обыкновенная, а теперь — с возрастом — еще и слабеющая год от году. Но из тех лет, а особенно то, что касается рассказываемой здесь истории, я помню довольно много и даже с подробностями (к тому же неожиданно многое припомнилось, когда я начал это описывать). Частично это, наверное связано с тем, что я очень много думал об этой истории и многократно перемалывал все ее перипетии в мозгу, когда она непосредственно развертывалась перед моими глазами и позднее, тем более, что несколько раз потом рассказывал о ней своим хорошим знакомым. Поэтому многие детали и застряли в моей — отнюдь не феноменальной — памяти. Так я уверен, что именно ковбойку с закатанными рукавами я помню из рассказов моих соседей, хотя, конечно, утверждать это под присягой я не решусь: вдруг я всё же ее выдумал, а потом сам поверил в эту выдумку. Но главное, конечно, не в том, была ли такая деталь в действительности или же мне это только кажется. Главное всё же в том, что я пишу не милицейский протокол и даже не документальный очерк — я пишу роман, а потому любую упоминаемую в тексте подробность — неважно, припомнилась она мне или я ее только что выдумал, — я оцениваю, в первую очередь, с литературной точки зрения. Если мне кажется (как автору), что упоминание закатанных рукавов ковбойки усиливает художественную убедительность и реалистичность моего описания событий (а так ли это, судить читателям), то я, не раздумывая, ввожу такую деталь в текст вне зависимости от соответствия ее моим воспоминаниям, в которых, безусловно, по прошествии стольких лет есть множество прорех и белых пятен. Более того, как я уже предупреждал, многие реальные (и запомненные мною) подробности описываемых событий и персонажей, в них участвующих, я сознательно заменяю на выдуманные, чтобы затруднить сопоставление героев моего романа с их реальными прототипами. И в заключение моего очередного отступления от сюжетной линии мой призыв к скептически настроенным читателям: отнеситесь к этому тексту как к занимательному чтиву и плюньте на его верность фактам — если мой роман вас увлекает и побуждает продолжать чтение, значит вы уже получили желаемое и вам не о чем сожалеть или беспокоиться, если же он не доставляет вам удовольствия и читать его муторно и тягостно, то никакая фактографичность его не спасет, как бы ни нажимал на нее автор и как бы он ни клялся в своем скрупулезном следовании виденному и слышанному.
Приехавшие заполнили квартиру и принялись за свою обыденную для них работу. Командующий ими майор — по его хмурому виду можно было предположить, что он страдает той же, что и Витя, болезнью, — осмотрел комнаты, судмедэксперт натянул халат и занялся обследованием трупов, фотограф защелкал фотоаппаратом со вспышкой, снимая общие планы в каждой комнате и расположение тел, дактилоскопист со своими кисточками и порошком занялся исследованием отпечатков пальцев на оконных стеклах, дверных ручках, выключателях, спинках кроватей, полированной мебели. Еще два сотрудника и сам майор тщательнейшим образом обыскивали жигуновское жилье, выдвигая и просматривая ящики комода и серванта, заглядывая во все стоявшие на полках чашки и вазочки, перебирая обнаруженные документы и т. д. Ни один угол и закуток не был пропущен, и вся эта кипучая деятельность растянулась до двух часов дня. При этом один из членов этой бригады, сидя за столом, писал под диктовку майора протокол, куда заносились важные, с точки зрения следователя, данные.