Пророк - страница 28

Он слушал все это. Потихоньку начало доходить. Он погружался, погружался в себя, в пучину себя, все меньше и меньше воспринимая все, что было вокруг него. Наплывала тошнотворная обморочность. Приходилось делать усилие, чтобы дышать, усилие на каждый дых. Слабым звуком он прочистил осипшее горло…

…а так ты прав. Ну что, устраивает тебя это?! Каково тебе сейчас?! Ты, сверхкрутой!!!

Это последнее, что донеслось до него. Может быть, брат говорил что-то еще. Машинально он стал двигаться к выходу.

Витражи постепенно оттаивали, начали медленно стекать. Вот уже их нет, остались одни только пустые стрельчатые окна.

Он наконец посмел обернуться. Гроба не было.

Он вышел из собора и пошел по площади прочь от него. Машинально включил мобильник. Нет, он не шел, он непонятно как влачился. Толпа голубей уже распалась на отдельные кучки. Он шел по ним, они, едва замечая его, расступались. Только раз он чуть не наступил на какую-то голубиху, она, отпрянув, измерила его, огромного хама, надменным испепеляющим взором; зло мотнула за плечо размотавшийся шарф.

День был светел и сер. Сер и светел. Светлы и серы были дома. Ветер то дул, то не дул. Как-то не шибко он старался… Да и все, что было вокруг — как-то не очень оно было. Дома стояли, но вроде как могли бы и не стоять. Небо висело, но могло бы и не висеть. Да его, собственно, почти и не было. Так, что-то такое пустоватое, белесоватое… Посыпало мелким снежком. Он был без шапки. Снег таял на лысине и лежал на волосах. Лежал так же, как на оградах, на крышах. Но на лысине еще таял пока.

СТРАХ ВЛАСТЬ НАСИЛИЕ МЕСТЬ. Он шел и мысленно бормотал эти четыре слова. В голове монотонно гудел их примитивный, слабовыраженный ритм.

А башка, чуть оправившись, начала что-то помаленьку изображать.

Я убил своего брата. Сбылась наконец моя мечта — убить себя. Нет, даже не так. Не убить себя — казнить себя. Именно казнить. До сих пор мне было не за что. Не настолько я был плох, чтобы заслуживать казнь. Теперь же — другое дело. Оправдываться бесполезно. Кто помер, тот и прав.

Он опьянел от этой мысли, как от третьего стопаря, и все показалось ему простым и ясным, а главное — близким, близким, как вот эта этикетка на бутылке. До чего близко и желанно это показалось ему — казнить себя.

Нет. Не этого хотел от него его брат. Тогда чего?

Он повторял и повторял свой разговор с братом и вновь и вновь убеждался, что был абсолютно прав. Ну хорошо, не абсолютно. А кто прав абсолютно? Да и что прикажете делать? Заливать водярой мировую скорбь, как брат?

Какая это, однако, мука — быть все время правым…

Но почему тогда так страшна ему, так тошна, так отвратительна его же собственная правота? Почему?

А быть все время неправым лучше?

Спокойно. Если правота отвратительна, то она не правота. Что-то он упустил.

В кармане завибрировал, зазудел мобильник. Он вынул из кармана мобильник, осмотрел его и отшвырнул в сторону.

Будь проклят этот мир, где, чтобы выжить, надо превратиться в зверя! Я не хочу жить здесь, где только жестокость — залог выживания для человека, который пытается сделать что-то свое. Да — свое. Чтоб это свое не затоптала чужая, равнодушная толпа. Если ничего не делать, то можно и не быть жестоким. Жестокость к себе — да, — но ты не можешь быть жестоким к себе и добрым к другим. А брат был «добрым», он был добрее меня, если угодно, но как он кончил, в какое дерьмо он превратился! «Я стал таким, как я, чтобы не стать таким, как ты».

Я скрутил себя в бараний рог, я презрел все эти «экзистенциальные проблемы», все эти «поиски себя» — я просто делал то, что могу делать лучше, чем все остальное, чем все остальные. Сделавший — лучше, чем не сделавший, я и сейчас так считаю.

Но бесполезно приводить аргументы в свою пользу. Они нужны для других, для того, чтобы парировать удары извне. Но никаких ударов извне нет. И не будет. А себе самому нечего заговаривать зубы. Бессмысленное занятие.

А может быть, пришел и мой черед? Пусть чумная крыса сдохнет. Хватит осквернять собой землю. Может быть, и мне надо последовать за братом? И там мы встретимся, и простим друг друга… Я его, а он меня… Только в смерти мы сольемся…