Прощай, гармонь! - страница 2

— Значит, не верите? — Козел вскочил на ноги. — Значит, я вру?

Козел — наш признанный вожак. Он знает все, что делается в городе и на Волге. Не верить ему нельзя.

— Есть хочется, — сказал я, возвращая разговор в старое русло.

И Витька сразу сел, а потом и прилег рядом с нами. Мы никогда не разговаривали про еду стоя. Голова закружится. А когда ляжешь — можно говорить. На живот смотри и говори. Даже вроде бы сытнее делается.

— Может быть, обедать пойдем? — поддерживает меня Юрка.

Козел молчит. Теперь он обиделся.

— Прозеваем обед, опять придется помои нюхать…

Подняв лицо к солнцу, Витька крепко зажмурил глаза и, раздувая ноздри, с шумом нюхал воздух, пропитанный ярким солнцем.

— Не прозеваем, — говорит он. — Сегодня к водникам пойдем. Туда капусту привезли, щи будут варить… Айда!

Управление пароходства стоит на тихой, чистой и просторной улице.

Большое здание, в котором даже на день не убирают с окон светомаскировку, выглядит таинственно. У подъезда всегда дежурит солдат. Раньше, когда еще до войны, здесь стоял обыкновенный милиционер. А теперь солдат. В одной руке он держит винтовку, другой проверяет документы у проходящих. Нам документы не нужны, мы петляем проходными дворами и заходим к зданию с тыла. Здесь еще одна наша тайна.

— Подождите, — говорит Витька и, озираясь, как шпион в кино, идет в тупичок между зданием и гаражом.

Мы видим, что Витька постоял в тупичке и лег. Отсюда кажется, что Козел лежит прямо на асфальте. Но мы-то знаем, он лежит на решетке, прикрывающей яму, куда выходит окно кухни, расположенной в подвале. Витька машет нам рукой, а затем, приставив палец к губам, показывает: тише. Нас учить не надо.

Мы потихоньку подходим и ложимся рядом. Вот она, наша столовая. Окно под решеткой затянуто марлей, чтобы в кухню не летели мухи. Мух марля задерживает, но задержать запахи она бессильна.

Мы лежим, тесно прижавшись друг к другу. Места маловато, а щи, наверное, уже кипят. Вкусно пахнет.

— С мясом, — не то спрашивает, не то утверждает Юрка.

— С тушенкой, — уточняет Козел. — С мясом у них на Первое мая суп был… Я нюхал. Баранина.

— Я до войны баранину ел, — говорит Юрка и глотает слюну.

— Тиш-ше, — шипит Козел.

Вкусно пахнет. У нас дома так вкусно не пахло давно. Когда мы получили из госпиталя первое письмо, написанное самим отцом, мама долго перебирала в шифоньере свои платья. А потом она ушла на базар. Вернувшись, мама жарила на постном масле настоящие котлеты. Мы ели их вечером, и с нами ела котлеты соседка тетя Нюра. Она принесла с собой маленькую бутылочку водки. Мама была веселая. Она пила водку из рюмки, плевалась, морщилась и говорила: «Какая гадость! Фу, господи, какая гадость!» И пила еще, и ерошила волосы на моей голове, заставляя больше есть, так как моему организму, оказывается, нужны белки.

А кончилось все очень плохо. Тетя Нюра от выпитой водки сделалась бледной-бледной. Она свернула себе большую цигарку и долго била обломком напильника по кремню, высекая искру, чтобы прикурить. Напильник соскользнул, и тетя Нюра больно ударила себя по пальцу. И тогда она поднялась из-за стола и тихо спросила маму:

— Чему же ты радуешься?

Мама ойкнула и, словно бы защищаясь, вытянула руки.

— Нюра!.. — сказала она удивленно.

— Чему же ты радуешься на моих глазах? — снова спросила тетя Нюра и вдруг повалилась на пол, и заголосила, и зарыдала, вцепившись пальцами в волосы.

Мама долго успокаивала тетю Нюру. Я приносил воду. Тетя Нюра пила, стуча зубами о край стакана. Мама уложила ее на диван и сидела рядом с ней, и говорила, что похоронная еще ничего не значит, что возвращаются люди, которых давным-давно перестали ждать.

Я засыпал и слышал, как всхлипывает тетя Нюра. И еще я чувствовал, что у нас в комнате очень вкусно пахнет. Настоящими котлетами.

Щи в столовой водников тоже пахнут вкусно. Так вкусно, что я ощущаю тошноту. Какой-то ком встает в горле и проглотить его не удается. Если бы протолкнуть ком ложкой горячих щей или куском хлеба. Потихоньку подтягивая колени к животу, я встаю на четвереньки, затем поднимаюсь.