Прошедшие войны - страница 4
– Цанка, ты-то почему не ушел? – нарушил тягостное молчание Гойсум.
– Мне уходить некуда, – горько усмехнулся старик, поправляя толстые очки, опираясь на свой расписной тяжелый посох.
– Как некуда, у тебя ведь сын есть, еще родственники? – не унимался Дациев.
– За свою долгую жизнь я не раз был вынужден покинуть родной очаг, но всегда – с вывернутыми руками.
– А сейчас ждешь, пока шею вывернут?
– Нет, просто сейчас мне бояться нечего. От моей судьбы теперь никто не зависит. Я теперь не кормилец, а тогда в мой рот смотрел весь наш род, и умирать без нужды я не имел права… А сейчас мне все равно, – и старик молодцевато махнул рукой, – я всю жизнь на чужбине, в неволе мечтал умереть в родном краю, и чтобы меня похоронили на родном кладбище Газавата. Видимо, дождался.
– Ну, ты, Цанка, брось заживо хоронить себя, – попытался взбодрить старика Гойсум, – мы еще поживем…
– Да, да, – перебил его старик, натужно смеясь, – я еще погуляю на твоей свадьбе.
Гойсум блаженно улыбнулся, его лицо стало умиленно-трогательным, добрым.
– Вот через месяц-другой дом закончу и приведу невесту, – говорил он, не смущаясь старшего. – Вчера во время обстрела так боялся, что в мой дом попадут, просто дрожал весь. Мне повезло.
– Да, Гойсум, – поддержал его Цанка, – твой дом должен стоять, ты, как никто другой на земле, заслуживаешь счастья. Вот кончится война, и я лично поженю вас. Нечего ждать окончания строительства. Пусть твоя избранница сама достраивает, милее жить будет.
– Да-а-а, правильно, – наивно смеясь, поддакивал Гойсум. А старик продолжал разговор в том же тоне, и нельзя было понять, то ли он с издевкой говорил, то ли всерьез.
– Что это такое? Сколько лет ты страдаешь, ждешь ее, а она – еще дом новый подавай! Куда это годится! Да такого жениха, как ты, в округе нет… Пускай сама строит, и огород выращивает, и детей рожает. Ничего с ней не будет. Только на пользу, может, чуть похудеет?!
Гойсум все смеялся, после слова «детей» засмущался, даже отвернулся. Старик проник в его сокровенные мечты и желания.
Еще долго Арачаев строил планы на будущее, пока вдруг где-то далеко за горами, в стороне равнин не прогремел одинокий взрыв. Оба встрепенулись, вернулись в серую реальность, лица их вновь стали напряженными, озабоченными, суровыми.
– Слушай, Гойсум, – нарушил томящее молчание Арачаев, – мы одни остались в селе. Теперь на нас все заботы, давай обойдем дворы, особенно разбитые, и посмотрим, нет ли под развалинами людей. Это главное. А по ходу надо посмотреть, где находится на привязи скотина и собаки, а может, и кошка в доме. Все живое нужно выпустить на волю, все ворота открыть, чтобы скотина свободно могла пойти на водопой. Не забудь открыть и курятники. Дело несложное и очень нужное. Люди в панике свои души бросились спасать, а о домашней живности могли позабыть… Ты иди по верхним домам, а я пройду по низине. Осмотри все!
На этом разошлись… Ранняя весна в горах Северного Кавказа была как обычно переменчивой, туманной, грязливой. Зубастая, по горному лютая и короткая зима не полностью уползла в северные равнины, она из последних сил, под покровом укорачивающейся ночи, еще сковывала хрупкой коркой льда почву и лужи.
Вначале старику было легко идти по твердому насту, потом вдруг незаметно ледяная корка растворилась, и ноги стали вязнуть в черной жиже. «Лучше, конечно, морозной зимой или цветущим летом, чем в эту грязь», – подумал Арачаев, и следом неожиданно в голову пришла другая мысль: «Видимо, без этой чехарды, грязи и сырости невозможен переход из одного состояния в другое. Очевидно, что так и в природе и в обществе. Значит, надо этот период переждать, перетерпеть, пересилить, а кто выживет, и главное стойко вынесет эти все временные трудности, тот безусловно сможет вкусить радость свободы, счастья и благополучия». Чуть погодя в голову полезла другая невеселая мысль: «Я – то свое отжил, лишь бы молодым жилось лучше, и главное свободнее…»
Несмотря на свой почтенный возраст, Арачаев еще бойко двигался, а посох носил больше как старческий атрибут, чем необходимость. Вдруг он услышал голос Гойсума.