Противоядия - страница 27

Кто же, с точки зрения драматурга — моей, например,— эти мужи? Да те самые более или менее ученые, а то и попросту неучи. Иными словами, ангажированные, пускающие громы и молнии критики, ни в коем случае не желающие принимать вас таким, какой вы есть: одни действуют так во имя своей доктрины, другие — подчиняясь привычной направленности ума, третьи—потому что таков их темперамент, что их терзает аллергия, то есть исходя из простейших субъективных соображений и даже капризов. Однако находятся среди них и ученые мужи без кавычек, пусть мнимые. Само собой разумеется, что судить вас можно только через призму собственных пристрастий или принципов, хотя и это невозможно без титанического усилия над собой, требующегося для того, чтобы признать существование другого человека и принять его таким, каков он есть. В этом состоит первейшее правило либерализма, сегодня уже вышедшего из моды даже среди либералов.

И все же дело не совсем в этом—вернее, оно сразу во многом, в частности в сектантстве, ограничивающем как человеческую широту самих сектантов, так и горизонты нашего коллективного разума, которые они грозятся затмить или сузить. Необходимо разобраться, насколько позволительно доверять несвязному хору субъективной критики, различая противоречия внутри их собственных критериев и просто их откликов, а также запутанных подходов. Необходимо также (хотя это, возможно, и не так важно) принять во внимание бесконечное разнообразие суждений, приводящее в смятение автора, готового пользоваться советами критики, я зрителей, которым хочется иметь проводников, выбирая спектакль для просмотра.

Смущает не это разнообразие мнений, пусть и доброжелательных; напротив, именно стройный одобрительный хор должен был бы меня насторожить. Говорил же Жан Полан[26] в «Небольшом предисловии к любой критической статье», что «осуждение критики в наши дни куда ценнее восхвалений. Если маркиз де Сад[27], Бодлер, Рембо, Лотреамон сохранили столь удивительную свежесть, то только благодаря поношениям и клевете Жюля Жанена, Брюнетьера, Морраса, Франса, Фаге, Гурмона[28]. Разнос сохраняет писателей лучше, чем спирт — плоды. Все происходит так, будто мы чувствуем не столько видимую часть критики объяснения, преувеличения и все остальное, сколько ее тайную часть (тайную, видимо, из-за отсутствия доказательств), в которой критик волей-неволей признает, что автор достоин изучения, оспаривания, уничтожения...». Особенно уничтожения. Все это так, но автору неприятнее всего то, что его не хотят внимательно вы-слушать, прежде чем занять определенную позицию, а также нечестность, характерная чаще всего для занятой позиции: самое меньшее, чего хотелось бы ожидать от критики,—это объективности в субъективности, то есть добросовестности.

В Англии тон задают два-три театральных критика. Это наиболее компетентные и знающие критики, к ним прислушиваются любители театра и интеллектуалы. Для публики они — проводники в мире театра, хотя и стоят выше ее. Один из них—художник и литератор по образованию. Он обладает литературным чутьем, что в наши дни — редчайший дар, он свободен, открыт, готов признавать множественность тенденций. Другой критик — молодой щеголь, забавляющийся с марксизмом, по образованию скорее философ, выпускник Оксфорда, неравнодушный к идеологии и к модным течениям в мире интеллектуалов. И тот и другой делают мне честь, обращая внимание в Лондоне на мой театр и рассказывая о нем, начиная с первых постановок на английском языке моих первых пьес—к примеру, «Стульев».

Спустя некоторое время после появления весьма хвалебной статьи более молодого критика об этой пьесе я встретил его у друзей. Я поблагодарил его, после чего завязался разговор, в процессе которого он заявил, что я мог бы, если бы захотел, стать самым крупным драматургом сегодняшнего театра. «Мне не надо ничего другого!—пылко заверил я его.— Быстрее диктуйте рецепт!»

— Нет ничего проще,— отвечал он,— от вас ждут определенного воззвания. Пока в ваших пьесах этого желанного воззвания не содержится. Станьте брехтианцем и марксистом!