Провинциалка - страница 21

— Скажите, Тенев, — поднял он, наконец, голову, — раз вы пользовались таким признанием и уважением местных жителей, почему вы перешли во вражеский лагерь?

В зале воцарилось гробовое молчание. Я невольно сжал Норины пальцы. Михаил молчал.

— Будете отвечать? — с легким нетерпением в голосе спросил председатель.

Михаил продолжал хранить молчание.

Председатель бросил взгляд в сторону прокурора, который грузно зашевелился.

— Вопрос к обвиняемому. Верно ли, что после исключения его шурина из Пловдивского медицинского института он высказывался против народной власти?

— Верно.

— Точнее, что именно вы говорили?

— Что несправедливо исключать из института из-за семейного происхождения.

— Считает ли обвиняемый, что этот факт повлиял на его собственные политические убеждения?

— Возможно.

— Был ли впоследствии брат вашей жены восстановлен в институте?

— Да, был.

— У меня больше нет вопросов…

Председатель многозначительно прокашлялся.

— Почему вы задержали на три месяца пуск Рудоземской флотационной фабрики?

Михаил облизал пересохшие губы.

— Фабрика начала работать в заранее намеченный срок, но на следующий же день оказалось, что налицо серьезный дефект — в речные воды попадал пенистый цинковый продукт. Потребовалась остановка производства. Необходимо было срочно построить площадку и пробить горизонтальную шахту.

— Это нам известно. Отвечайте, почему вы задержали на три месяца пуск производства?

— На то было много причин.

— Но главной причиной были вы сами, не так ли?

Михаил опустил голову.

— Вы отдавали себе отчет в том, что промедление наносит огромный ущерб государству? — спросил председатель.

— Да! — тихо ответил Михаил.

— Почему же тогда вы саботировали окончание ремонта?

Тенев опять не ответил, глядя поверх голов судей.

Зал зашумел. И вновь прозвучал суровый, кажущийся сердитым голос председателя, прервавший людской ропот.

— Будучи директором фабрики в Среднегорцах, вы ввели метод коллективной флотации. Но с повышением объема пиритного концентрата возросли его потери, поступающие вместе с отходами в речные воды, что наносило серьезный ущерб народному хозяйству. Что послужило этому причиной?

— У нас не было сгустителя, — спокойно ответил Михаил. — Машпроект задерживал нужную документацию.

— А вы, как директор, приняли меры для разработки этой документации? И вообще, предприняли ли вы какие-нибудь конкретные шаги?

— Я ничего не мог сделать, это было выше моих возможностей.

— Почему вы не подняли тревогу в руководящих органах?

— Не имело смысла. Они требовали от нас выполнения плана и повышенных норм по выработке концентрата.

— Но ведь это приносило фабрике огромные убытки?

— Приносило. Я успокаивал себя тем, что мы выработали 3000 тонн концентрата дополнительно.

— И не задумывались о вытекающем в реку пирите?

— Не задумывался.

— И чем больше концентрата вы получали, тем больше были потери пирита?

— Да.

Вновь вокруг меня прокатилась волна взволнованного шепота.

Председатель повернулся к своему соседу, обменялся с ним шепотом несколькими словами, затем обратился к Михаилу.

— Признаете ли вы себя виновным в том, что сознательно причинили государству убыток в размере двух миллионов трехсот тысяч левов?

— Признаю.

Я услышал, как Нора глубоко вздохнула и тихо прошептала:

— Он сошел с ума!

Несколько дней спустя, увидевшись с Перфановым, мы заговорили о процессе.

— Я всегда утверждал, что у инженера Тенева рыльце в пушку! — заметил он.

В первую секунду я промолчал. Меня все еще смущало и озадачивало необъяснимое поведение Михаила.

— Слишком легко он сознался в своих прегрешениях, — сказал я в конце концов.

Перфанов прищурил глаза.

— Он долгое время отрицал их. Обычно все идут этим путем. Начинают с протестов, а к концу становятся тише воды, ниже травы. Длительное пребывание в тюремной камере часто ведет к переоценке многих вещей. А, может быть, он так просто бы и не сдался, если бы…

— Если бы что?

— Если бы однажды вечером, накануне процесса, не получил письмо.

— От кого?

— Не знаю, анонимку! Из К.

— Ну и?..

— В письме было написано, что его жена — любовница одного молодого писателя.

Я замер, сраженный неожиданной новостью.