Прозрачная маска - страница 47

Я купил себе зеркало. О своем росте знал совершенно определенно, что он у меня — ничто, убедился в этом еще в то время, когда учился в семинарии. Вернулся я однажды зимой в свое село, и мама отвела меня к портному, чтобы заказать мне суконные брюки, а когда я пошел за ними, то заметил, что одни там короче всех других, которые пошиты по заказам. «Какому ребенку предназначены они?» — подумал я с нескрываемым страхом, но когда портной подал мне эти штаны, страх стал настолько сильным, что я почувствовал, как немного подрос.

Сколько помню себя, всегда ненавидел мужчин маленького роста, испытывая в то же время к ним какое-то болезненное любопытство. И в семинарии тайком читал зачитанную до дыр книжку о Наполеоне с надеждой найти то, что сделало этого коротышку великим. Тогда, казалось, я понял и свою веру в будущее: физически крупные люди очень добры (от лености), неповоротливы (особенно в умственном отношении), обладают громким голосом, но не становятся вождями, потому что их ум уходит на то, чтобы руководить и управлять своим телом. Нечто вроде говорящих динозавров. Вожаками становятся только те, кто свободно владеет собой, а все силы бросает на то, чтобы властвовать над другими. После того как сделал этот вывод, я пытался проверить его на практике, и оказалось, что большая часть владык, известных мне — деревенский староста, отец Челестино, торговец сельскохозяйственными продуктами, — не богатырского телосложения, наоборот, небольшого росточка, однако с амбициозным духом и острым умом. Каждый избирал для себя область человеческого существования, в которой чувствовал себя великаном. Однако нет большей власти, чем власть над людскими душами. Есть профессии, которые предоставляют такую возможность. Но есть и люди, которым на роду написано руководить и командовать другими. Я избрал себе средством для пропитания профессию, полностью отвечающую моей природе: стал священником, призвание которого — владеть душами. Наибольшее наслаждение испытывал от того, как мне прихожане повинуются, кланяются и готовы последовать за мной на край света, уверенные в моей непогрешимости и осенении меня свыше. Оставалось только и мне поверить в то же самое. Однако этого не произошло. Точнее, не произошло окончательно. И причиной этому явились коренные перемены в мире.

В тот же день, когда я лежа думал о себе и о своей жизни, сопоставляя ее с водой и берегом, мне вдруг подумалось, что никто не сможет прыгнуть выше своей головы, сделать то, к чему совершенно не способен: не каждое дерево может стать свирелью.

Родился я в семье, которую можно назвать середняцкой или бедняцкой в зависимости от того, каким было лето — засушливым или дождливым. Десяти лет от роду остался единственным мужчиной в доме. Дед мой был убит на той войне — так называла бабушка Балканскую межсоюзническую и первую мировую войны, не зная точно, во время какой из них конкретно погиб ее муж. Он владел тридцатью декарами[3] земли, ею приглашали в Америку, чтобы сколотить там капитал, а затем поселиться с бабушкой в Великом Тырнове, где продавались верблюжья шерсть и импортный хлопок, так необходимые для приданого моей матери. В шестнадцать лет мать вышла замуж, чтобы в доме пахло мужчиной. Отец мой был очень бедным, но работящим, у него были золотые руки, почему он и был принят рабочим на мельницу в Сева. Проработал там около десяти лет, но капитала не сколотил, а после того как его нашли во рву за мельницей убитым, выяснилось, что он якобы брал большую плату с мужчин, а с женщин, привозящих зерно, совсем не брал денег. Убит он был маленьким карманным ножом, и пока его оплакивали, бабушка все тужила: неужели у него не нашлось чего-нибудь вроде топора, чтобы защититься? Она считала моего отца невинной жертвой, хотя он уже давно боялся чего-то. Происходил отец из старого католического рода, от которого сохранилась только фамилия — Умбертов. Он был некрупного, но очень крепкого телосложения и не гнушался никакой работы. Его видели и за дойкой коровы, и за рубкой леса; ел он чаще всего солонину с хлебом, нарезая то и другое мелкими кусочками. Бабушка считала, что такая жена, какой была моя мать, не удовлетворяла отца, и закрывала уши на всякие слухи и сплетни. Были у нас и деньжата — мельницу в Сева купила община, отец на ней был за старшего и каждый месяц получал зарплату, которой всегда хвасталась бабушка, говоря: «Не течет, а капает, однако капля по капле — и бочка наполняется». Бочки денег, естественно, не накапало, но бабушка очень гордилась их регулярным получением, независимо ни от засухи, ни от ненастья. А когда речь зашла о моем будущем, авторитетно заявила, что я должен стать священником, потому что попы зарабатывают не только тогда, когда получают прибыль другие, но и тогда, когда другие терпят убытки. Здесь бабушка имела в виду похороны, удары молнии, засуху и прочие человеческие милостыни или дары божьи.