Прозрение. Спроси себя - страница 30

— Скоро сдохнешь, старый?..

Дверь открылась лишь после третьего звонка. В проеме стоял Дмитрий Николаевич.

— Я ждал тебя завтра.

— Достал билет на ночной рейс. Впустишь?

— Моя фамилия Проклов. Иван Проклов. Мне было восемнадцать лет. Я тогда скрылся. Убежал. О суде мне рассказал Крапивка. Ты никогда ничего не знал про эти мои годы. Время хранило тайну, которую ты сейчас узнал. Для тебя моя биография всегда начиналась с Челябинска. С той поры все было обозначено именем — Дмитрий Ярцев. Теперь ты узнаешь все о Проклове.

Останин потянулся к пачке сигарет, но Дмитрий Николаевич отодвинул их.

— Ты же бросил.

Несколько раз Дмитрий Николаевич прерывал свою исповедь; порой не хватало дыхания, нить давних событий внезапно терялась, ее приходилось нащупывать, вытягивать с болью.

— Я убегал, прячась в густом орешнике, — продолжал он рассказ. — Я бежал долго, наконец выскочил на просеку — она вела к волостному центру — и с ужасом сообразил: туда нельзя, опасно. Тогда я бросился в сторону, помчался в лес. Я бежал не оглядываясь, задыхаясь и падая. Ноги сами уводили меня от места, где случилась беда. Не помню, как очутился у железной дороги. Потом на каком-то разъезде я взобрался на платформу, груженную бревнами. Уже светало. Товарный состав тащился неизвестно куда. Мне было все равно. Я уснул и очнулся под небом с мерцавшими звездами. Значит, наступила новая ночь — после той, страшной. Состав стоял перед закрытым семафором. Было холодно, мучительно хотелось есть…

Дмитрий Николаевич вспоминал, что товарный состав двигался медленно, подолгу стоял на разъездах, пропускал пассажирские. А ночь, которая его укрывала, уже таяла, и наступал рассвет.

Он лежал на бревнах и прикидывал, как раздобыть еду; если отлучиться, можно отстать и упустить верную возможность оказаться вдалеке, на новом месте, где его никто не знает. Пришлось терпеть, пересиливать голод. Как назло пошел дождь — холодный, пронизывающий. Проклиная все, он был готов покинуть свое убежище, но вокруг тянулся лес.

Наконец, впервые за все время, товарный остановился вблизи станции. Ушел отцепленный паровоз. И тогда Иван, спрыгнув на землю, прошел в конец состава, где в тамбуре хвостовой платформы сидел кондуктор.

От кондуктора Иван узнал, что поезд идет в Донбасс, везет крепежный лес для шахт. А прибудут они на место через трое суток, а может, и позже: на дорогах заторы.

Когда разговорились, Иван назвался погорельцем, со слезами вспоминал мать. Сердобольный кондуктор пожалел парня, поделился скудными харчами и советовал непременно ехать в Донбасс. Там рабочий люд в цене, и его сразу определят в шахтеры и поселят под теплую крышу.

Иван робко спросил, не надо ли чем помочь, но кондуктор, пожав плечами, сказал, что дело у него одно: ночью — зажигай фонарь да следи, чтоб не потух, а днем — держи красный флажок, чтобы избежать аварии.

Часа через два снова поехали. Иван улегся на полу тамбура, прислонился головой к низко спадавшему тулупу кондуктора и, захмелев от чужого тепла, погрузился в сон, да надолго: товарный успел более ста километров отмахать.

Паровоз брал воду на узловой станции. Ивану не терпелось сойти, раздобыть еду, но страх будто стреножил его, он сидел, вздрагивая от близких голосов.

«Подальше уедем, тогда…» — твердил он и до боли сжимал зубы, чтобы не взвыть от отчаяния.

Покинув станцию, товарный поезд остановился у первого семафора, здесь его долго продержали.

Эта остановка хорошо запомнилась. Последняя платформа с лесом оказалась вблизи будки стрелочника. Иван решился попросить кусок хлеба.

Стрелочник сказал, что хлеба нет, его по карточкам дают, и так уж за три дня вперед съели, а вот картошки можно, аккурат теплая. Он вынул из котелка сперва четыре, потом добавил еще две картофелины.

Дмитрий Николаевич умолк, потер виски.

— Продолжай, — сказал Останин.

— Да, да… Постараюсь. В Донбасс я не попал. На какой-то станции — забыл ее название — пришлось стоять в очереди за кипятком. Я держал бидончик кондуктора и все оглядывался на наш товарный. Вдруг он тронулся. Я побежал через пути, но тут — встречный. И я не успел… На пристанционном базарчике продал злосчастный бидон из белой жести — получил рубль и тут же за этот целковый купил ржаную лепешку. Проглотив ее в один присест, я спросил бабу: «Может, надо дров наколоть?» Узнав, что я погорелец, она посоветовала пойти в депо — там нужны люди.