Птицы белые и черные - страница 10
— Чего она с ним валандается? Выгнала бы к чертям!
— Куда она eгo выгонит? Он здесь прописан. И все же какой-никакой, а мужик… Без мужика, сама знаешь, как детей ростить…
И все снова прислушивалась к крикам за стеной.
— Ишь, развоевался, паразит. Люсь, твой-то на работе?
— Во вторую смену — в час ночи придет.
— Вот как с ним без мужиков управиться? — вздохнула Нюра.
Дверь из комнаты Богданов распахнулась, и в коридор, а оттуда на кухню вбежала ревущая Володькина мать, Вера:
— О-ой, люди добрые, спасите-помогите!
Следом за ней появился в расстегнутой рубахе и босой, со всклокоченными волосами и безумными глазами муж, Егор Матвеевич, а за ним высыпали две девочки, Катька и Валька, семи и девяти лет, и Володька. Вера вбежала на кухню и спряталась за спины соседок. Блузка на ней была разорвана. Женщины молча сгрудились, загородив плачущую Веру. Егор Матвеевич, наткнувшись на неожиданное препятствие, остановился, шатаясь. В руке покачивалась тяжелая скалка для раскатывания белья.
— Б-бабы-ы, рраззойдись! Или всех пор-решу!
А дальше было малопонятно, как все получилось.
Кажется, первой кинулась на Егора Матвеевича самая старшая, Полина, работавшая кассиршей в магазине. За ней ринулись Нюра и остальные. Скалку отняли, Егора Матвеевича свалили на пол и принялись дубасить, толкаясь и мешая друг другу. Он хрипел и отбивался.
— Коллевтивом на меня, да? Коллевтивом? — хрипел Егор Матвеевич.
— До смерти не забейте, бабоньки! — испугалась жена Вера.
А в дальнем углу кухни сидела восьмидесятитрехлетняя старуха Роза Абрамовна, курила, опершись на палку, длинную папиросу «Герцеговина Флор» и безучастно наблюдала за потасовкой. На длинном костлявом пальце левой руки сверкал старинный золотой перстень с большим бриллиантом.
Кто-то из соседок снял растянутую под потолком для просушки белья веревку, и Егора Матвеевича скрутили по рукам и ногам, усадили на стул и привязали к нему. И напоследок отвесили пару оплеух. Отделали они его сильно — под глазом лиловел синяк, нос расквашен, на щеках и шее широкие царапины.
— Вера, не вздумай развязывать! — кричала разъяренная Полина. — Пусть до утра охлаждается!
— На фронтовика — коллевтивом? — мычал Егор Матвеевич. — Ладно, я вас тоже! Как Наполеон, по частям бить буду!
— Вот мужики с работы вернутся, они с тобой потолкуют!
— Развяжите, мегеры ползучие! Насильницы!
Володьку Богдана трясло, как в ознобе. Мать уже увела Катьку и Вальку в комнату, одна за другой расходились соседки, и скоро остались Володька, Егор Матвеевич и старуха в углу кухни.
— Володь… — позвал отец. — Там в валенке, под кроватью… чекушка лежит… принеси…
Володька вдруг схватил со стола широкий кухонный нож и рванулся к отцу. Весь трясясь, он поднес лезвие к самому лицу отца:
— Еще рраз ммать тронешь — ззарежу, ппонял? Ночью сонного зарежу…
— Ты что, Ввовка, ччокнулся? — Голос у отца стал трезвым.
— Я завтра умру, — вдруг раздался из дальнего угла кухни голос старухи. Все это время она сидела неподвижно, сухая, совсем седая.
— Никто меня не любит, — всхлипнул Егор Матвеевич. — За что воевал, а? За что в окопах гнил… два ранения, сукины дети… контузия… Народ-победитель… А я хто? Не победитель?! — Он вскинул голову, обвел мутным взглядом кухню: — Как нужон был, так в ножки кланялись! Давай, Егор, воюй, а теперь… не нужон, значит?
Роза Абрамовна поднялась, прошаркала негнущимися ногами, постукивая палкой по полу, бросила окурок в мусорное ведро и даже не взглянула на плачущего Егора Матвеевича.
— Я завтра умру, — повторила она. — Мне это все надоело…
…Робка сидел в скверике под «грибком» в ночной тишине и тихо всхлипывал, кулаком тер мокрые глаза. Окна в домах почти все темные. Издалека, с улицы, доносился смутный шум машин. Низкая луна зацепилась боком за слуховое окно на крыше противоположного дома. Вдруг в глубине двора послышались шаркающие шаги, и в рассеянном свете фонаря появилась фигура Гавроша. Он молча сел, закурил.
— Ждешь у моря погоды? — после паузы спросил Гаврош.
— Тебе-то что? — отвернулся в сторону Робка.
— Тебе ботинки не жмут?
— Какие ботинки? — не понял Робка.