Птицы белые и черные - страница 9
— Не возражаю, — историк полистал журнал. — Правда, по другим предметам, у тебя, Шулепов, картина неприглядная… И у вас, друзья, тоже положение удручающее. Почему так плохо учитесь?
— Способностей маловато, — притворно вздохнул Богдан.
— Мы стараемся… — скромно добавил Костя.
— Ох, ребята, вы ведь в десятый класс переходите. Как можно не хотеть учиться, не понимаю?
— Мы очень хотим. — Костя даже руку к сердцу приложил.
— Ваше счастье, что переходные экзамены отменили, а то не видать вам десятого класса, как своих ушей, — вздохнул историк. — А память у тебя, Роберт, отличная. С такой памятью учиться и учиться.
— Мы в десятом классе вот так будем учиться. — Костя поднял большой палец.
— Да? — усмехнулся историк. — Свежо предание… Роберт, отец пишет?
— Редко…
— Роберт, тебе надо учиться. — Историк подошел к нему заглянул в глаза. — Именно тебе обязательно надо… Ты меня понимаешь?!
— Да ладно… — Робка отвел глаза. — Какая разница… Меня в институт не тянет…
…На Болотном сквере, у центрального входа, работал большой фонтан. Струи воды, подсвеченные снизу разноцветными фонарями, взмывали высоко, пенились, обрушиваясь вниз. Синие, красные, желтые… На лавочках было полно народу, и все зачарованно смотрели на фонтан. Тянулись аллеи, освещенные редкими фонарями, и были укромные уголки, где совсем темно и ровная стена подстриженного кустарника укрывала от любопытных глаз.
На одной из таких лавочек сидели, обнявшись, Милка и Робка. Мимо прошла шумная компания с гитарой, пели:
— А ты в школе за кем бегал? — спрашивала Милка.
— Да нет как-то… — пожимал плечами Робка.
— Ни за кем, ни за кем? — допытывалась Милка, и глаза ее блестели совсем рядом.
— Нравилась одна… еще с седьмого класса… Потом разонравилась. Она с Голубевым ходить стала… Отличник у нас есть, пижон дешевый. — Робка скривил губы.
— Разве это любовь? — вздохнула Милка. — Ты «Леди Гамильтон» видел?
— Не-а…
— Вот любовь так любовь. До гроба… Ты посмотри обязательно, шикарное кино… Я вот думаю, Робик, для чего люди живут? Мне вот кажется, для любви… только чтоб самая настоящая… чистая-чистая, как слезы!.. Чего улыбаешься, дурачок? Тебе взрослая девушка говорит… Я кое-что повидала, не то что ты, понял?
— А если такой любви не будет? — вдруг спросил Робка.
— Как это — не будет? — удивилась Милка.
— Ну вот проживет человек всю жизнь, а такой любви у него не будет, что тогда?
— Значит, зря жизнь прожил, — убежденно проговорила Милка.
…Потом он провожал ее домой. И вдруг из темноты, как черт из бутылки, вынырнул Гаврош. Кепка надвинута на брови, воротник пальто приподнят, руки в карманах. Робка и Милка разом остановились.
— Отзынь на три лапти, Робертино, — улыбнулся Гаврош. — Нам с подругой потолковать надо…
Робка стоял неподвижно. Милка шагнула вперед, подошла к Гаврошу, и они вместе пошли по переулку. Остановились через десяток шагов. Робка не слышал, о чем они разговаривали, стоял стиснув зубы. Вдруг Милка быстро подошла к нему. Робка увидел кривоватую улыбку у нее на губах, а в глазах — слезы. Она шмыгнула носом, совсем как маленькая девчонка:
— Ладно, Робочка, погуляли и хватит. Не ходи за мной больше.
— Почему? — глупо спросил Робка.
— Не надо… — Она опять вымученно улыбнулась. — Тебе же лучше… и мне…
— Подожди, Мила… — начал было Робка, но она перебила его резко:
— Ну хватит! Сказала, не ходи, значит, не ходи! Надоел! Чего тебе от меня надо? Ну чего?
Робка молча смотрел на нее. Милка сказала еще грубее:
— Домой иди, малолетка, мамка заругает! — И быстро пошла к Гаврошу, на секунду задержалась возле него, и потом они пошли по переулку вместе. И Гаврош обнял ее за талию.
Робка стоял и смотрел. Жизнь обрушилась в одно мгновение…
…А отец Володьки Богдана опять запил. Соседки на кухне напряженно слушали крики из комнат, где жили Богданы. Володька с двумя сестренками, матерью и отцом занимали две комнаты. Соседки переговаривались:
— Как бы за Гераскиным бежать не пришлось.
— А что ему Гераскин? Зальет бельмы — ему море по колено!