Пугливая - страница 40

— Ты вернулся, — говорит старик так, словно, когда он видел меня в последний раз, я никого не убивал. Словно я не отсутствовал почти десяток лет, а просто уехал на выходные.

— Есть у меня для тебя один тяжёлый…

Он ведет меня к стоящему на подъемнике старому «Бьюику» миссис Ласситер и указывает на следы ржавчины и на детали, которые нужно заменить. В конце концов, мне приходится его прервать, чтобы отвезти домой детей, пока они совсем не окоченели в оставленной снаружи машине. Он не отпускает меня до тех пор, пока я не пообещаю ему, что вернусь в понедельник утром и сразу же приступлю к работе.

Пока Пайк покупает в магазине хлеб, мимо нашей машины проходит шериф Кинг. Увидев меня, он резко останавливается, и, думаю, я никогда ещё не видел, чтобы кого-то до такой степени переполняла ненависть.

Мне сложно его за это винить. Пайк иногда подрабатывает в больнице у Аманды ассистентом по уходу за пациентами. Аманда, по всей видимости, ночная сиделка Терезы Кинг, и однажды она сказала Пайку, что мама Кэсси — это самый несчастный пациент, с каким ей приходилось работать.

Я ничего не могу с собой поделать.

После того, как Пайк отвозит всех нас домой, дети устраиваются перед телевизором и смотрят мультики. Пайк куда-то уходит, и я не спрашиваю куда. Чем меньше я знаю о его планах, тем лучше.

Всё то время, что я провожу дома, я схожу с ума. Еще больше, чем в тюрьме. И теперь, когда я увидел Дэймона, мне хочется увидеть Кэсси. Словно его появление окончательно убедило меня в том, что она существует. Я становлюсь полным психом, ну или, по крайней мере, диванным сталкером, днюющим и ночующим у окна в старом кресле-качалке, с биноклем в руке. Я не думаю о Дженнифер, о том, что с ней сделал, и это ведь ужасно, разве нет? Я должен сожалеть о содеянном, но я просто… не могу. Возможно, это придет позже. Возможно, от образа того, в каком виде я ее оставил, у меня когда-нибудь перестанут ныть яйца, и вместо этого я почувствую себя виноватым.

Не выпуская из рук бинокль, я весь день ищу Кэсси. Я пробегаю своим увеличенным взглядом по рядам окон ее дома на холме, но ничего не вижу. У нее всё время задёрнуты шторы. Как будто она боится мельком увидеть эту старую лачугу и вспомнить обо мне. Но, когда вечером я слышу на подъездной дорожке приближающуюся машину Пайка, я, наконец-то, ее вижу.

Это длится всего мгновение и такое мимолётное, что я даже не успеваю понять, не иллюзия ли это. Но вот она: шторы распахиваются, Кэсси вглядывается в оранжевые сумерки, которые очень быстро становятся черными. Когда я ее вижу, у меня ноет в груди. Я думаю о том, чтобы пойти туда, к ней домой, вломиться, забрать ее. Она бы боролась, но Дженнифер тоже боролась, это пара пустяков. Я сильнее, чем Кэсси. Я сильнее, чем когда-либо. Я меньше, чем за минуту мог бы усадить ее на заднее сиденье машины Пайка, связать ей веревкой запястья, клейкой лентой заглушить все ее протесты. Я мог бы отвезти ее куда-нибудь далеко, куда-нибудь в горы, где никто бы нас не нашел. Держать ее там, пока она не поймёт, как сильно я все еще ее люблю. Держать ее там до тех пор, пока она тоже меня не полюбит.

Меня охватывает ярость. Я сжимаю кулак и бью им себе по голове так сильно, что на какое-то мгновение у меня из глаз сыплются искры.

«Даже не думай о том, чтобы причинить ей боль», — приказывает мне моя совесть.

Я снова бью себя в мясистую часть виска.

«Никогда больше не показывайся на глаза этой бедной девушке».

Не покажусь. Я буду держаться подальше от Кассандры Карлино, даже если это меня убьет. Даже если мне придется прикончить себя, чтобы мое алчное сердце не попыталось ее заполучить.

Она не станет моим пороком. Моим прощением. Моим искуплением.

Я даю себе эти обещания. Эту ложь, которую не могу признать.

От старых привычек избавиться трудно, а от старых зависимостей — еще трудней. Потому что они, блядь, просто никуда не деваются. Словно мотылек у гребаного огня, я вновь оказываюсь перед холодильником. Дверь распахивается, и я, исходя слюной, ищу свой любимый яд. Когда замечаю упаковку «Будвайзера», у меня загораются глаза, и я уже чувствую на языке вкус чего-то, чего не пробовал почти целый десяток лет. Я лихорадочно хватаю стеклянные бутылки, этот бальзам, который облегчит мои страдания, нечто, что развеет запах Дженнифер, воспоминания о Кэсси, вкус Карен и колодца. Я выставляю на кухонный стол упаковку из шести бутылок и вырываю оттуда одну. Откручивающаяся крышка аккуратно поворачивается у меня в ладони, словно острое лезвие в масле, словно лопата во влажной почве. Это так просто,