Путь в рай - страница 6

— Придут чужие и украдут, ты же знаешь.

— А закопать?

— Испортится, съедят его песчаные блохи.

Амад только что придумал этих песчаных блох, но Ариз умолк, впечатлённый поедателями халатов.

Небо вознаградило труды маленькой шайки: в мешках нашёлся изюм и миндаль, а также зелёные сухие листики чая. Правда, ни мяса, ни хлеба не было, но сладкий изюм — тоже очень хорошо!

Вскипятили воду, достали из своих запасов высохшие куски лепёшки, расстелили красивый платок вместо достархана… Эх, хорошо прихлёбывать горячий ароматный чай да кидать в рот сморщенные ягоды: бледные с кислинкой, чёрные, сладкие, терпкие. Хорошо…

Да только чувствует Амад, спиной чувствует, куда ни повернись, взгляд пленницы.

В ливневый месяц не только дожди обрушиваются на благословенную землю Тара. Гремят громы, сверкают страшные змеи-молнии в полнеба и летят с высоты белые круглые камешки. Тают потом, растекаются лужицей воды, но до того много вреда успевают причинить. Могут даже убить. Так говорят.

Возьмёшь такой камешек в руки — красиво, глазу приятно, но пальцы обожжёт холодом.

Вот так и зелёно-голубые глаза женщины — режут душу Амада, жгут и леденят. Небывалое колдовство!

Но мужчина должен преодолевать свою боль и не показывать свой страх.

Амад поднимается с места, идёт в дальний угол, где сидит закутанная в чарши тёмная фигура. Надо же посмотреть на товар! Нет ли изъяна? Амад честный человек, он не будет обманывать покупателей, тем более что всё равно потребуют осмотреть её всю. При мысли об этом у Амада гневно вздрогнуло что-то внутри, глухо заворочалось и затихло. Ужас! Вот что проклятый сглаз с человеком делает!

Мальчишки у костра примолкли.

Но вот Казим что-то сказал, отвлекая их, и снова загалдели звонкие голоса.

Ничего не слышит Амад.

Он протягивает руку, чтобы открыть лицо женщины.

Тянет тонкую ткань шарфа вниз.

Замирает.

Тихо. Так тихо теперь во всём мире…

Ничего не понимает Амад. Понимает только, что изъяна нет в лице — но красиво ли оно, сказать не может. Нет, он не ослеп от неземной красы, он просто не в состоянии оценить то, что видит.

Узкие скулы, прямой нос, губы, изогнутые как лук, как даманский кинжал, и этот кинжал вонзён в сердце Амада.

Он даже пошарил по груди, пытаясь вырвать смертоносное оружие.

Но нет, какое там!

Пусто. Нет ничего.

Но то ли воздуха не хватает, то ли наоборот, задыхается Амад от избытка — не всё ли равно? Теперь уж точно смерть пришла к храброму дадашу. С такой болью сердце не живёт — обречённо понимает он.

— Амад! Амад! — кричит Бегим, стоя у порога. Аж пальцы ног поджал от нетерпения. — Амад! Налоговый караван завтра поутру уходит!

Услышал Амад. Ахнул! Как завтра?! Слух был — через три дня только!

— Завтра, завтра, — тараторит Бегим. — Ещё до света выйдут. С ними купцы идут — несчитано!

Конечно, купцы стараются попасть в этот караван! Грозен властитель Тара, каждый знает, что за попытку нападения он вырежет всех в роду, никого не оставит. Сожжёт дома, засыпет колодцы — следа не останется от преступника, только рассказы о долгой и мучительной смерти будут ходить среди непричастных. Кому хочется подыхать на колу с обваренными внутренностями? Солнцеподобный Сурхан-Саяды (именование) пожалеет разве что о том, что только одна жизнь у человека и только один раз его можно замучить до смерти.

Потому и шли налоговые караваны из Тара в Такаджи спокойно.

Эх, попасть бы туда!

Но для этого за один день нужно успеть так много! Продать наров, пусть и задёшево, продать халаты, ещё разную мелочь; ослика оставить, купить арбу — везти пленницу нужно в комфорте, пусть будет довольна, пусть улыбается до самого Такаджи. Амад на неё за злой глаз обиды не держит. Потом проведёт обряд очищения, купит прозрачный зелёный камень, и всё пройдёт.

Но самое главное — надо исхитриться и добыть место в неприкосновенном караване.

Эх, бегом бежать! Бегом целый день! Милостью Всемогущего — до ночи управимся. А там и утро!

— Мехавари, князь верблюдов! Смотри, Мансур-ага, он почти белый!

— «Почти» не в счёт. Желтоватый, — ответил Мансур, притворно хмурясь.