Путешествие Феди Карасика - страница 35
Федя посмотрел на Волгу и ничего не увидел. Ну огромное море воды, тихое море воды.
А Маринка восторженно продолжала:
— Вы слышите музыку плесов?.. Ох, как это удивительно передано у Левитана! Над вечным покоем!.. Вы знаете, — она снова повернулась к Владимиру Сергеевичу, — мне даже хочется писать стихи. Я никогда не писала стихов, а сейчас вдруг почувствовала, что я могу, наверное, написать стихи.
Если бы Маринка знала, к кому надо обращаться за стихами, она не мучилась бы сама, раз уж никогда не сочиняла. Стоило бы попросить Федю — и все. У Феди в портфельчике лежит недописанная поэма «Санитарка Маруся». Федя много читал рассказов про девушек-санитарок на войне, и поэтому решил тоже написать что-нибудь такое… Идет бой с фашистами. Ранили командира, он истекает кровью, и тут смелая девушка Маруся под пулями врага пробирается к командиру… Дальше Федя еще не знает, как сложится в поэме. Может, Маруся погибнет геройской смертью, а может, и не погибнет. Феде жалко Марусю, которую он выдумал, ему не хочется, чтобы она погибала.
А вот про природу стихи писать труднее. Ну что можно написать про плесы, про Жигули, про Волгу?.. Но все равно, если бы, допустим, сейчас Маринка попросила Карасика написать стихи про плесы и про Жигули, он бы постарался.
А Маринка вдруг предложила:
— Вот у Тютчева есть стихи… Трагические… Но какая в них великая любовь к жизни, к ее красоте…
Темно-синие сумерки летней ночи, мягкий теплый воздух, спокойное, нетревожное журчание воды у бортов «Чайковского», шлепки лопастей по воде, сливающиеся в каком-то постоянном ритме в шум водопада, возле шлюпки на корме два силуэта…
В стороне от парохода покачивалась на волнах черной рыбиной лодка. Два человека в лодке тянули из воды сети. Вон они уже где остались, далеко, и совсем растаяли в темноте… В каком-то непонятном восторге, о котором не скажешь словами, стоял Федя, глядя на зажигающиеся в небе звезды, на Волгу, раскинувшуюся широко, раздольно, на огоньки селений по далекому левому берегу, и словно видел, теперь уже невидимых, рыбаков в лодке. Нет, Федя не знает слов, он совсем немой беспомощный человечек и не умеет сказать обо всем вокруг. Но он все равно напишет стихи про Волгу, про рыбаков! Карасик даже кулаки сжал, собирая в себе волю, отыскивая нужные слова. Откуда-то залетели в сознание озорные и разливистые:
И чего они лезут в голову, эти строчки, мешают искать свои стихи! Федя отталкивает их в сторону, в темноту, и снова сосредоточивается. А пока он сосредоточивается, те две нахальные строчки словно дразнят Карасика, снова заявляются и снова приплясывают перед Федей:
Нет, видно, от этих строчек так просто не отделаешься, лезут в голову, и все тут, а другие не придумываются. Придется отложить до следующего раза.
Маринка и бывший солдат молча стояли рядом. Лишь изредка разговаривали.
— Звезда упала! Смотрите!
— Успели загадать желание?..
— У меня нет никаких желаний, у меня все хорошо и теперь.
— Счастливая…
— Да, я счастливая! — согласилась девушка.
Федя смотрел на крутой берег, на широкое, в ночи казавшееся бескрайним, море воды за кормой, на какой-то, словно нарисованный художником, сказочный купол темного неба, утыканный яркими звездами, и весь этот удивительный мир красоты вливался в него и распирал его маленькую душу.
И в эти минуты он увидел, как от кучи тряпья, где спали цыгане, поднялся хромой цыган и направился к ним.
— Слушай, солдат, зачем сбиваешь девчонку Ольгу и парня Родиона?.. Они же не твои дети. Они — дети хорошего человека.
Разговор получился слишком неожиданным, и поэтому Владимир Сергеевич молчал. А Карасик видел, как на борт чуть поодаль громоздко навалился рыжебородый. Две цыганки поднялись на ноги и маячили в темноте силуэтами.
Феде стало страшно. «Когда это бывший солдат успел «сбивать» Родиона и Ольгу, — подумал Карасик. — Наверно, уговаривал их не бродяжить, убеждал вернуться домой и идти в школу».