Путешествие Феди Карасика - страница 62

Стаська уже работал. Он рвал тюльпаны в горсть, словно это были и не цветы, а так — трава обыкновенная. А у Феди голова кружилась от этого чуда вокруг. Это было так красиво, что Карасик сразу перестал чувствовать усталость, словно ее и не было. Будто Федя только проснулся утром, свежий, сильный, бодрый.

Он нагнулся, встал на колени: перед ним покачивался на ножке особенно красивый тюльпан. Большая, с Федину горсть, чашечка красного тюльпана окроплена росой, круглые капельки росы на свежих, трепещущих лепестках, мелкие желтые пылинки вокруг пестика и тычинок… Нет, Карасик не будет рвать этот тюльпан, слишком он хорош, жалко его рвать. Вот тот, похуже, желтенький, можно, пожалуй, и сорвать… А этот тоже не надо рвать… Каждый цветок открывался Карасику, словно праздник. И потом, когда нарвали большие букеты, Феде все не хотелось уходить с поляны, и он все удерживал Стаську:

— Да обожди ты, куда торопишься-то?

В конце концов Стаська заявил:

— Ну ты как знаешь, а я поехал.

«И ладно, — решил Карасик. — Мне-то все равно пешком идти, так хоть бежать не буду за великом, как собачонка на привязи». И остался… И вот он все ходит среди цветов по мягкой весенней зеленой траве, иногда наклонится, иногда опустится на колени, словно здоровается с каждым тюльпаном. А их вокруг — необозримо! Но Карасик обойдет их все и с каждым поздоровается. Обязательно.

А рядом, всего каких-нибудь пятьсот метров от поля тюльпанов, посверкивает под теплым, ласковым по-весеннему солнцем Волга. Федя, когда выпрямляется в рост, видит зеркало ее плёса. Он видит, как сверху медленно спускается, разрывая тихую воду носом, пароход. А навстречу ему — буксир. Пароход гудит:

— Гу-у-у. Гу-гу-гу!

Карасик слушает и думает: «Чего это он не то, что надо гудит?.. Ему надо гудеть: «Приветствую, дружище! Далеко ли путь держишь?» А он — совсем другое: «Эгей, кто там ротозейничает! Отхожу от пристани, не опоздайте!» «Конечно, — удивляется Федя, — один длинный и три коротких. Все перепутал бедняга пароход!» Но на душе Карасика почему-то неспокойно. Он волнуется, совсем забыв про тюльпаны, радостное настроение его сменяется тревожным. И вот он уже бежит зачем-то к Волге, навстречу пароходу. Только бы не опоздать, только бы не опоздать!.. Но почему-то никак не бежится. Ноги, словно ватные, будто отекли. Карасик передвигает ими и почти не двигается, стоит на месте. А пароход уже проходит мимо и какой-то дядька в сапогах… «Да это же Циклоп!!» — узнает Федя. Машет платком с кормы и громко поет, приплясывая и ехидно подмаргивая Карасику:

Пассажирский катер кричит-надрывается через каждые десять минут. Он боится кого-нибудь раздавить: лодку, встречный катерок.

Карасик просыпается от его визгливого до хрипоты голоса, садится на скамье, на которой спал. День в полном разгаре, уже, наверное, часов одиннадцать-двенадцать. Федя проспал так долго потому, что ночью-то мало пришлось спать.

Вчера он чуть было не прозевал свой катер. Заснул, и если бы не тот тревожный сон, который ему приснился — все тогда, остался бы он в Горьком и билет бы пропал. Карасик выскочил из зала ожидания, когда катер уже в третий раз попрощался с пристанью, когда матрос стянул с него за веревку трап, когда уже отдал он концы, когда катер, притираясь к пристани, сдвинулся с места и между ним и причалом стала образовываться черная и глубокая щель, на дне которой плескалась встревоженная волжская вода.

— Куда! — закричал на Карасика матрос.

Федя нырнул под задвинутый в железные скобы брус, загородивший пролет на пристани, и прыгнул на уходящую корму.

— За уши тебя, братишечка, за такие дела надо, — встретил его на катере сам капитан. — Проспал, что ли?..

— Проспал, — облегченно вздохнул Федя. Он был рад, что все-таки успел, что был на этот раз решительным и не побоялся — прыгнул через черную щель, отделявшую пристань от борта катера.

Капитан даже билет не спросил у Феди Карасика… Он только глянул на него смеющимися глазами и спросил:

— Один, что ль, едешь?